Внутренний порок

Пинчон Томас Рагглз

— Только не рассказывай, что они тебе ни к чему. Я в курсе, что Братцы-Уродцы говорили: дескать, дурь тебя лучше поддержит в безденежье, чем наоборот, — и мы, разумеется, могли бы предложить компенсацию в более, как бы это выразиться, вдыхабельной форме.

— Ты в смысле…

— Спортелло. Попробуй выволочь своё сознание из этой стародавней эпохи крутых сыскарей — нас уже захлестнула волна Стеклянных Домов будущего. Все хранилища в центре сто лет как забиты, теперь где-то раз в месяц Отдел улик вынужден арендовать новые складские мощности в глубинке подальше от города, а там кирпичи дури штабелями до потолка сложены и ещё на стоянку выносят, Золото Акапулько! Красная панамская! Мичоаканский лёд! килограммы

праведной травы без счёта, только цифру назови — и всего-то за банальную информацию, которая у нас и без того есть. А что не выкуришь — хоть это и кажется невероятным, — всегда можно продать.

— Хорошо, что не в НАСС [9] вербуешь, Йети, иначе в говне оказался бы по шею.

* * *

Назавтра в конторе Док слушал стерео, сунув голову между колонок, и чуть не пропустил застенчивый звонок телефона «Принцесса», который он нашёл на блошином рынке в Калвер-Сити. Звонил Тарик Халил.

— Это не я!

— Всё в порядке.

— Но я не…

— Никто и не говорил, что это вы, они вообще-то некоторое время считали, что это я. Чувак, мне очень жалко, что с Гленом так вышло.

9

Национальная ассоциация студенческого спорта.

Тарик затих так надолго, что Доку показалось — трубку повесил.

— Мне тоже будет жалко, — наконец произнёс он, — когда выпадет минутка об этом подумать. А сейчас я переправляю свою жопу отсюда подальше. Если метили в Глена, в меня метят — я бы сказал, вчерняк, да только вы так легко обижаетесь.

— Я могу с вами где-то…

— Лучше нам не контактировать. Это вам не кучка дурачья, вроде ПУЛА, это вам засранцы покруче. И если не против, могу совет бесплатно дать…

— Ага, двигайтесь бережно, как Сидни Омарр всегда в газете грит. Ну и вы тоже.

— Hasta luego, [10] белый.

Док свернул себе кропаль и собрался уже было раскуриться, когда телефон зазвонил опять. На сей раз — Йети.

— В общем, отправили мы живчика из Полицейской академии по последнему известному адресу Шасты Фей Хепчест, рядовая проверка, и угадай, что.

Ай, блядь, нет. Только не это.

— Ох, ты меня извини, я тебя расстроил? Расслабься, в данный момент нам известно только, что она тоже исчезла, как и дружок её Мики. Не странно ли? Как считаешь, тут связь может быть? Типа, вместе сбежали?

10

До скорого (исп.).

— Йети, мы хоть чуточку профессионально тут можем? Чтоб я не начал обзываться, ну, не знаю, подлым говнюком, чем-нибудь типа?

— Ты прав — на самом деле, я злюсь на федералов, а на тебе вымещаю.

— Что ли извиняешься, Йети?

— Я когда это делал?

— Эм-м…

— Но если тебе придёт в голову, куда они — ох, прости, она — могла отвалить, ты же поделишься, верно?

На пляже бытовало древнее суеверие — вроде сёрферского верования, дескать, сожжёшь доску — быть невъебенным волнам, — и гласило оно вот что: берёшь бумажку «Зиг-Заг» и пишешь на ней самое заветное желание, потом сворачиваешь из неё косяк наилучшей дури, которую можешь найти, всё выдуваешь — и желание твоё исполнится. Говорили, что внимание и сосредоточенность здесь тоже важны, но большинство знакомых торчков Дока на эту часть забивали.

Желание было простым — чтобы с Шастой Фей ничего не случилось. Дурь была неким гавайским продуктом,

который Док приберегал, хотя в данный момент он не смог бы вспомнить, для чего. Он взорвал. Примерно когда уже собрался переместить пяточку в защепку, телефон зазвонил снова, и у Дока случился такой краткий провал, когда забываешь, как трубка снимается.

— Алло? — немного погодя произнёс женский голос.

— О. Я что, забыл это сказать первым? Извините. Это не… нет, конечно, с чего бы.

— Мне ваш номер дал Энсенадский Дылда, в той мозговой лавочке, в Гордита-Бич? Я про мужа своего звоню. Он раньше был вашим близким другом, и Шасты Фей Хепчест?

Нормально.

— А вы…

— Надя Харлинген. Хотела уточнить, как у вас сейчас с загрузкой.

— У меня с… а-а. — Профессиональный термин. — Конечно, а вы где?

Адрес оказался во внешнем Торрансе между Уолтерией и лётным полем — дом с полуэтажами, у подъездной дорожки перечное дерево, на задворках эвкалипт и панорама тысяч маленьких японских седанов, что выплеснулись с главной стоянки на острове Терминал и маниакально выстроились вширь и вдаль по асфальту перед отправкой в автоагентства за пустынями Юго-Запада. По всей улице разговаривали телевизоры и проигрыватели. Деревья в этом районе просеивали свет до зелени. Над головой урчали аэропланы. На кухне в пластиковом горшке висел карликовый ползучий фикус, на плите варился овощной бульон, в патио, засунув клювики в цветки бугенвиллии и жимолости, в воздухе вибрировали колибри.

У Дока имелась хроническая проблема — одну калифорнийскую блондинку он не мог отличить от другой, — и тут он обнаружил на все сто процентов классический экземпляр: волосы, загар, спортивная грация — всё, кроме знаменитой на весь мир неискренней улыбки, коя, благодаря комплекту покупных резцов, говоря технически — «фальшивых», — побуждала тех, кому их хозяйка всё-таки улыбалась, задуматься, что за реальная и скучная история их там разместила.

Заметив пристальный взгляд Дока:

— Героин, — симулировала объяснение она. — Высасывает из организма кальций, как вампир, — посидишь на нём сколько угодно времени, и зубы пойдут к чёрту. От дитяти цветов до заширенной шкварки — чпок, как по волшебству. И это самое приятное. А если подольше… ну, в общем.

Она встала и заходила. Не плачет — ходит, за это Док был благодарен: информация продолжает поступать, да ещё и ритмично. По словам Нади, несколько месяцев назад её муж Дик Харлинген передознулся героином. Насколько позволила торчковая память, Док припомнил это имя — даже в газетах про него что-то было. Дик играл с «Досками» — сёрф-группой, собравшейся ещё в начале шестидесятых, теперь они считались пионерами электрической сёрф-музыки, а в последнее время занялись поджанром, который им нравилось называть «сёрфаделикой»: диссонирующий строй гитар, специфические модальности, вроде «хиджаз-кара» после Дика Дейла, невнятные вопли о спорте и радикальные звуковые эффекты, которыми всегда была знаменита сёрф-музыка: как вокальные шумы, так и самозаводка гитар и духовых. «Роллинг Стоун» отмечал: «После нового альбома «Досок» Джими Хендриксу придётся снова захотеть слушать сёрф».

Вклад лично Дика в то, что продюсеры «Досок» скромно прозвали «Макахой звука», сводился к мычанию через мундштук тенора, иногда альт-саксофона, в тон играемой мелодии, словно инструмент его был неким гигантским казу, что ещё более подчёркивалось звукоснимателями и усилителями «Баркус-Берри». По словам приметливых рок-критиков, на него повлияли Эрл Бостик, Стэн Гец и легендарный новоорлеанский студийный тенор-саксофонист Ли Эллен.

— Среди саксофонистов сёрфа, — пожала плечами Надя, — Дик считался фигурой внушительной, ибо время от времени импровизировал там, где второй и даже третий рефрены обычно повторяются нота в ноту?