Внутренняя империя Юань
Шрифт:
Невесту таки отдали, невзирая на происки врагов.
Так тоже бывает: духовный мир крепко держит душу и не отпускает, постоянно требуя за нее непомерный выкуп. В конечном счете, сам князь Света приходит к невесте и разгоняет власти тьмы – лишь бы ягодка созрела, а это тоже происходит не сразу.
Хан Хулагу видя, что Ван Юань не возвращается из разведки, послал за князем, и они вместе, со всей его дружиной, поутру подошли к "гостеприимному" селению. А там уже точили мечи и клялись на крови отомстить за позор.
– Они, что у тебя, все малохольные? – спросил хан князя, видя, как плетни из верболоза ощетинились копьями и мечами. – Это настоящий мятеж! Да сейчас моя гвардия здесь камня на камне не оставит.
– Подожди
Он подошел к воротам крайнего дома и ударом ноги снес калитку. Видя, что князь зол, местные джигиты засуетились – спесивости сразу поубавилось. Они наперебой стали объяснять князю о кощунственном поступке кунаков. Надругаться над матерью! Уж лучше смерть, чем жить с таким позором. И они все как один согласны были умереть, забрав с собой жизни обидчиков.
– Где эта женщина? Приведите мне ее сюда! – строго приказал князь.
Бабушку быстро доставили пред ясные очи князя. И она, потупив взор, объяснила, что слишком долго ждала жениха… и передумала.
– Что же ты князь такой бестолковый, посылаешь за мной не весть кого?! Они девушку от ишака отличить не могут. Ах, эта молодежь! Вот раньше были князья так князья – орлы, не заглядывались на мужиков…
И прочий винегрет из давнишних представлений о чести – верных, по сути. Что тут возразишь?
У князя испарина выступила на лбу, и он, недоумевая, только разводил руками: "Как подобное могло произойти?"
– Мать, ты чего, белены объелась?.. – спросил было сын, старший мужчина в доме.
– А тебе тоже следует надрать задницу. Сноха меня совсем не уважает, еду приносит изрядно остывшей… И кур не пасет! Подрали все грядки.
И бабушка, хмыкнув, гордо ушла – словно лебедь поплыла.
Джигиты заулыбались и зачесали затылки.
Когда все выяснилось, хан Хулагу долго смеялся.
Иногда, простая глупость тоже приятна… и бывает дороже душе всех сверкающих звезд – приводит ее в умиление и сглаживает конфликт с миром. Не оттого ли терпение в браке достигает вершин совершенства?
"Древние, выдававшиеся над толпой люди хорошо знали мельчайшее, чудесное и непостижимое". А еще они понимали, что каждая такая мелочь – проявленная даже в незначительном человеке, требует к себе великого уважения, и ни за что не позволяли себе пренебрежительного отношения к людям. Они, как могли, взращивали в них ростки Благодати. Наоборот, муж гордый, непомерно возвысившийся над прочими, пораженный тщеславием, как неким смертоносным поветрием, сеет вокруг себя одну только смерть, а если в ком и видит несмелую поросль добродетели, топчет ее нещадно, выжигает огнем обличений, сам того не ведая, превращает в пустыню угодья, от которых питается и его несчастная душа. Таковой и человека не считает созданием Божьим, видит в нем только пороки, и всячески борется с ними… Добродетели произрастать в его саду исключительно сложно – кто же, невзирая на все происки "мудрости" наставника сумеет-таки стяжать некий дар, то это не иначе, как величайшее смирение, достойное всякого удивления. Выжившему под властью закоренелого тщеславия Небо ниспосылает полное избавление от страстей. Такому, собственно, ничего и не остается, как поневоле отречься от себя и даже от самой жизни. Ибо тщеславие стремиться контролировать любое движение и не упускать из виду потенциальных конкурентов. Оно с величайшим удовольствием блюдет чужие помыслы.
Горячность часто бывает неразборчивой, ревность не по уму падкая на самомнение и гордыню, матерь всякого рода ересей и уклонений. А самое главное, таким образом происходит отпадение от Благодати. Тщеславие подобно полной луне и, по сути, ему неведома пустота, от которой рождается впоследствии великий покой – "не знающий постоянства действует по своему произволу, поэтому он призывает к себе беду". Тщеславие и наставников ищет себе помаститей, чтобы в ореоле их сияния существовать безбедно и, в конечном счете унаследовать все их призрачные стяжания. Воистину, положение достойное всяческих слез – обильно помазуя чувственность вначале, тщеславие впоследствии приводит к полному окаменению души и тела. Большая опасность для человека долго вращаться в кругу его интересов – порок неизменно возобладает благодаря немощи естества.
Ван Юань пришел в себя и с удивлением заметил, что смотрит на мир по-другому, иначе. До того как его избили в селении, ему казалось естественным стремление к Благодати. Теперь же он наблюдал некую тщетность усилий – добиваться чего бы то ни было; поиски внутренних состояний отошли на второй план, зато прибавилось мужества посмотреть правде в глаза. Возможно, боль побитого тела тому способствовала, но казалось, будто он перешагнул какую-то допустимую границу и смотрит в лицо демону мира. И при этом – выдерживает взгляд! Невероятно странное состояние. Определенно, его пугало само откровение – что, если вдруг окажется, зло поселилось в душе… Но именно такое положение расставляло все на свои места – порок обретается в каждом. А еще, он неожиданно понял, что готов к смерти… или просто ее презирает.
И Ван Юань поднялся, – отбросив от себя кружевной покров, он выбрался из развалин и, сплевывая запекшуюся кровь вместе с грязью, пошел напролом – прямиком к группе сидевших у костра бородатых мужчин с кинжалами наперевес. Видимо, выражение его лица говорило само за себя. Грозные мужи попятились и обратились в бегство. Только мечи засверкали в конце переулка. А оттуда уже выезжал в сопровождении князя и его нукеров хан Хулагу.
Всякой вещи есть определение и всякому явлению положен предел – в конечном счете (достаточно поработав тщеславию фараона), приходит время собрать сосуды и бежать из Египта; кто этого не сделает… – отымается у него даже то, что имел изначально.
Торжество происходило с традиционной пышностью, показной в том числе. Свадебные старухи строго следили за тем, чтобы соблюдалась последовательность давних обрядов, невзирая на то, что молодоженов венчал местный католикос, и по сути, этого было бы достаточно. Ван Юаню многое казалось излишне надуманным и странным, скорее похожим на суеверия, чем на необходимость. В монгольской степи тоже чтили традиции, но монголы относились к совету старух с известной долей иронии, во всем оставаясь хозяевами положения – хозяевами жизни. Здесь же бабушкины обряды довлели над мужественностью мужчин. Старухи, все как одна, страдали тщеславием и непременно желали "править бал", то бишь свадьбу, что сразу бросалось в глаза; тем более, Ван Юаню, уже потерпевшему от предрассудков. Местные же мужчины не обинуясь исполняли весь этот бред и принимали похвалы на свой счет – старухи таки знали свое дело – они беззастенчиво льстили самолюбию джигитов, и тем самым подчиняли их себе. В общем, все выглядело очень благопристойно. Да и какой мужчина не уважит свою мать? А то, что всему должна быть разумная мера как-то упускалось из виду.
"Возможно, они так привыкли жить и не замечают слащавой фальши", – подумал Ван Юань, глядя как одна из бабушек запихает внучку пахлаву в рот. "Кушай мой мальчик, кушай мой золотой".
А мальчик-то под два метра ростом, курчавой "золотой" бородой зарос по самые уши. И меч болтается… ниже колен.
Отсюда можно сделать вывод, что тщеславие взращивается экзальтированными женщинами, потакающими скрытым вожделениям уважающих себя мужчин. Заведется одна такая у тебя под рукой и пустит под откос дело всей твоей жизни – выстроит отношения так, что поневоле придется пользоваться ее услугами. А привыкший к постоянному вниманию и обожанию муж, вряд ли сумеет разорвать узы "брака". Кто же по своей воле отказывается от добра? Этим умело пользуется враг рода человеческого, посылая в мужские монастыри сподвижниц, сестер, или жен-мироносиц – как не назови, а в итоге, тщеславие, взращенное до Небес.