Внутри и вне помойного ведра. Практикум по гештальттерапии
Шрифт:
Что означает подобное отношение для тебя? Оно делает тебя выше?
Я знаю, что ты делаешь это, чтобы спрятать часть себя, что ты не знаешь меня, что я только экран, удобный экран для проекции.
Я не хочу контролировать тебя, я не должен отстаивать свой авторитет, я не заинтересован в борьбе.
Поскольку я не должен делать это, я сам нахожусь под контролем, я наблюдаю ваши игры, и самое важное, — у меня есть глаза, чтобы смотреть, и уши, чтобы слышать. Вы не лжете мне своими движениями, позой, поведением. Вы не лжете мне своим голосом.
Я честен с собой, хотя это причиняет
Я играю с тобой, пока ты играешь роли и игры. Я высмеиваю твои детские слезы.
Я плачу с тобой, если ты печалишься, и танцую с твоей радостью. Когда я работаю, я — не Фритц Перлз. Я становлюсь ничем, ни вещью, ни катализатором, и я наслаждаюсь своей работой, и я забываю себя и окружающих тебя и твои обязательства. И вдруг мы сближаемся, я возвращаюсь к аудитории, примадонна, требующая понимания. Я могу работать с любым, но я не могу работать с любым успешно. Уикэндовское занятие является демонстрационным семинаром с добровольцами, которые поднимаются на платформу. И многие из вас борются за такое столкновение, а многие другие учатся на поступках других. Некоторые закрываются и разочаровываются, но очень многие берут что-то домой. Ибо существует несколько проблем с многочисленными вариантами.
Чтобы работать успешно, мне нужен крошечный кусочек доброжелательности. Я не могу сделать что-нибудь для тебя, мой самоуверенный человек.
В этот короткий уик-энд я не прикоснусь к вам, если вы глубоко больны. Я бы взболтал вас настолько глубоко, что вы не смогли бы урегулировать себя сами. В этот короткий уик-энд я не раскрою тебя, если ты являешься отравителем, который покинет меня хромым и истощенным, не способным понять тех, кто не заслуживает ненависти и отвращения, что я должен был бы привить.
Если ты охотник, ставящий капканы на медведя, обманывающий меня "невидными" вопросами, насаживающий меня на крючок, ожидая, что я сделаю "неверное" движение, что даст тебе возможность обезглавить меня, я позволю тебе насадить меня на крючок, но избегу капкана.
Ты будешь осажден, пока не пожелаешь сдаться и стать самим собой. Тогда ты не будешь больше во мне нуждаться. Или в ком-то еще для твоей коллекции скальпов.
Если бы у тебя была улыбка Моны Лизы и ты пытался бы скрыть от меня твое нерушимое "Я знаю лучше" и ожидал бы истощить меня в изучении тебя, я усну на тебе.
Будь я "водитель" сумасшествия, я бы вскоре прекратил следовать за тобой. Ты являешься родственником отравителя.
Бумажный носовой платок: плач в Изалене имеет статус символа. "Мальчик не плачет" заменяется на "поплачь хорошенько", но плачущий не плачет не плача.
Сейчас я не знаю, как много существует форм слезоточивой продукции. Я уверен, что однажды кто-нибудь получит субсидию на исследование слез, чтобы раскрыть всю эту область от разрывающегося сердца рыдающей матери, которая только что потеряла своего собственного ребенка, до жуликов, которые могут включать слезы по желанию. Я наблюдал, как невеста одного из моих студентов доминировала над ним благодаря этой хорошо развитой уловке.
Любой, чья интуиция остается нетронутой, непосредственно ощущает различие между подлинным страданием, вызванным горем, и исполнением, которое не вызывает у зрителя ничего, кроме любопытства.
Однажды я тоже проделал это, трюк, вызванный
Я научился в колледже исключать диету со свободным потреблением соли, когда используешь бромиды в качестве седативных средств. Это могло бы означать, что соль может быть агентом, возбуждающим метаболизм, а плач является процессом удаления соли. Его успокаивающий и утешительный результат схож с действием бромидов. "Хороший плач" расслабляет, дети плачут, чтобы уснуть. Я рассматриваю плач, в основном, как расслабляющую реадаптацию и как зов о помощи.
Я рыдал горько не слишком часто, возможно одну-две дюжины раз за всю жизнь. Эти случаи всегда были пиковыми испытаниями глубоко потрясенного существа — горе, и, по крайней мере единожды, — непереносимая боль.
Я люблю мягкий плач, который приходит с расслаблением. Очень часто расслабление неподатливой брони и появление истинных чувств в моей группе направляет меня к нужной капитуляции. Иногда возникает цепная реакция всей группы, когда плач становится такой же инфекцией, как и смех. Подчас я обнаруживаю, что проливаю слезы даже над сентиментальной чепухой. Но по большей части, когда некто превышает средний уровень человеческой доброты, когда он слишком хорош, чтобы быть настоящим.
Я люблю быть грустным, но без несчастливости, и даже люблю препятствия, которые приходят с этим, я как будто увлекаюсь, позволяя себе непозволительную слабость.
Одним из двух самых глубоких состояний прострации была вспышка отчаяния в Арденнском доме после путешествия вокруг света. Я не могу сказать, что привело к этой прострации. Барьер между мной и другими людьми? Моя ненависть в связи с отсутствием признания? Толстая кожа, которую я приобрел в окопах? Или будем семантиками и вспомним, что отчаяние есть отсутствие надежды. Надежда, безусловно, вновь вселялась по капле.
Другой случай произошел во время нашего посещения Германии с Лорой после Второй мировой войны. Я хотел освободиться как от своей глубокой ненависти к нацистской Германии, так и от мыслей о возможном изменении там духа. В Париже мы купили себе подержанный автомобиль, который явился прекрасной покупкой. Я не помню точной цифры, но мне думается, что я заплатил за него 600 долларов. Мы ездили на нем в течение двух месяцев по Европе, три года в Штатах и продали его за 700 долларов.
Так или иначе, мы вступили в Германию с этим автомобилем на немецкой границе. Встречали нас не очень-то дружелюбно. Таможенные офицеры проявляли старую немецкую грубость. Мы ехали вдоль Рейна. Атмосфера да и наше настроение начали до некоторой степени меняться. Мы приехали в Пфоргейм, место рождения Лоры, нас приветствовали. Мы побывали на могиле отца Лоры, я пережил взрыв горя.
Да, я имею в виду взрыв. Неожиданный, захвативший врасплох, как будто нас окатили кипятком. Лора плакала чересчур. Я смотрел на нее с любопытством, не совсем понимая, что происходит. Глаза были затуманены дымкой. Через какое-то время я снова обрел контакт с реальностью. Я сочувствовал ей.