Внутри Ленина пресс
Шрифт:
– Ч-чего? Ну в смысле знаю. А что ты хотел обсудить?
– Блядь. Дай я тебя пощекочу, что ли.
Проповедники
– Поверь, она тебе не понравится.
– Тогда пойдем куда-то еще?
– Нет-нет. Тебе нужно ее увидеть.
Они поднялись по ступеням и позвонили в дверь. Открылась она только после третьего звонка.
– Сюзи! Привет! Сколько лет…
– Ну ты и сука, Олежка!
Женщина за дверью бросила тапок, и начала
– Сюзи! Моя ты радость, хватит дуться, мы с Жанной хотели чайку попить а ты…
Сюзи и впрямь стало неловко.
– Ты мудак, Олежка. Заходи, Бог с тобой. И суку свою заводи.
Жанна злилась непереносимо. Они вошли в квартиру.
– А все не так уж плохо, нет? – сказал Олег, оглядываясь на стены.
– Олег, ты лучше молчи. Кот сдох позавчера, перешагните ласково, я его любила.
– Ты всегда была ласкова, Сюзи. Вот мы с Жанной…
– Перестань, я не Сюзи. Я тоже Жанна, имею право на имя.
– Глупая ты, Жанна справа, а ты моя Сюзи.
Терпение Жанны переполнялось.
– Олежик, котик, я не понимаю, что мы здесь делаем?
– Жанночка, ты же хотела кунилингуса?
Сюзи отреагировала незамедлительно.
– Олег, лучше сразу иди в жопу со своим маразмом.
– Девочки, девочки! Зачем кипятиться? Попейте чаю.
Они выпили чаю.
– Вы такие красивые сегодня. Особенно ты, Жанночка. Особенно ты, Сюзи.
– Олег, я – Жанна.
– Конечно, Жанна. Мы все так близки сегодня.
Жанна была рядом.
– Сладкий мой, я так тебя люблю.
– Мы все тебя любим. Сюзи, любовь моя, иди к нам.
Сюзи молчала.
– Такой чудный вечер, Сюзи.
Он так дивно улыбался. Сюзи смотрела на него. Смотрела на Жанну. Так юна, так прекрасна. Она подошла к ним.
– Жанна, ты действительно красива. Я рада за вас.
– Девочки, сестринский поцелуй! Я так вас люблю.
Сюзи приникла к губам.
Вечер шел к концу. Близилась ночь.
Жизнь в неудобной позе
– А один вот так вот пришел на работу, и сказал, что больше работать не будет.
– Ну сказал и сказал.
– А потом пошел в магазин и купил себе самурайский меч…
– Катану, ага. И что?
– А ничего. Мы к нему зашли в гости через неделю, а он садится под своим плазменным телеком. На коленях, значит, меч этот. По ящику – «Андрей Рублев». В руках у него эти вот палочки для суши.
– Хаси.
– Они так называются?
– Ага.
– О как. Так он этими палочками сидит и что-то себе выстукивает. Говорит, записывает саундтрек. В общем, послушали мы и ушли. Он так жил-жил вроде, я ему звоню – на работу он и не думал устраиваться. Сидит себе, деньги кончаются, ус не дуется и черт с ним. Оброс, кстати, шо песдец. Да, так вот, месяца через три, деньги у него закончились совсем. Он сидит, понимаешь, во всей этой роскоши-плазма, мебель, гардины за тридцать штук. Жрать нечего. На последнюю тысячу накупил сигарет, пива и жетоны на метро. И стал ждать смерти. Натурально вот так вот. Я прихожу, а он мне: «Настоебало все, Саша. Иди на хрен отсюда». И тут к нему Оля повадилась ходить.
– Да ладно.
– Я серьезно. Так более того. Едет к нему эта фигурка, личико в гости, а в руках у нее плетеная сумка. А в сумке кастрюля. А в кастрюле блядь БОРЩ.
– Улет.
– Сам охренел. Ну, само собой, дело борщом не ограничилось. Она так сходила к нему раз, второй, да так и осталась.
– Живет у него?
– Да. И работает за него, а он сидит себе, саундтрек пишет. Она ему с посиделок палочки притаскивает. Плачет каждый день. Жалеет.
– Нда. Ну ничего так история. Только к чему рассказал? Мы о рыбалке говорили, не?
– Ну да, о рыбалке… Забудь. Вот ты мне лучше скажи-мы с тобой, два взрослых незакомплексованных человека, так?
– Без пизды.
– Воот. И если я, допустим, хочу посрать, я тебе скажу: «Хочу посрать». И пойду. Нормально ведь?
– Нормально.
– Так почему никто тебе никогда не скажет: «Чувак, посиди тут, я пойду подрочу.» Это что, хуже, чем срать? Менее естественно?
– Ну, блин. Я хрен его…
– А я, между прочим, подрочить хочу.
– Так иди, че.
– Да нет уж, спасибо.
Здравствуй, солнце!
В гостиной домика-музея стоял стол, стул с подлокотниками и небольшой диван. На стене висел портрет поэта, который когда-то жил здесь. Лицо его было похоже на комод, полный ненужной одежды. Под портретом, в соответствии с завещанием, висела золоченая табличка с надписью: «Здравствуй, небо! Здравствуй, солнце! Булка хлеба, свет в оконце». Из свидетельств современников совершенно ясно, что он был скрытым гомосексуалистом. А возможно и педофилом. Многие также предполагали, что и его собака была к нему привязана не просто так.
Слава приехал сюда на экскурсию. Это же правда интересно – прославленный педик. Всего их было шестеро, не считая женщины-экскурсовода по имени Галина. Рядом со Славой шла девушка с тяжелым отпечатком филологического образования на лице. Они разговорились, и теперь Слава пытался доказать ей, что он интересный собеседник.
– Поймите, Женя, если человек пишет плохой рассказ, он как бы выставляет напоказ свою задницу. Кому-то будет противно, кому-то смешно, ну вы поняли. А вот написать плохое стихотворение и продемонстрировать его, это все равно что трясти причинным местом посреди Таиланда. Причем местом очень маленьким. Это даже никого не оскорбит, понимаете? Презрение и жалость – удел плохого поэта.