Внутри, вовне
Шрифт:
Поэтому мне пришлось отправиться на кухню, где сидела Фейга, держа сына на коленях. Он был очень пухлый и нежный и нисколько не был похож на пылкую революционерку в кепочке под Ленина, отпиздившую полисмена. Она вручила мне ребенка с опасливым материнским вздохом. Я зигзагом проложил себе дорогу сквозь толпу в спальню «Зейде». Младенец удобно устроился у «Зейде» на коленях, моргая синими глазками на моэля — маленького бородатого человечка в белом медицинском халате и с марлевой повязкой поверх рта и носа.
В тот день я впервые в жизни увидел, как производят обрезание. После этого я присутствовал при обрезании несколько раз — в том числе
Поколдовав над своими инструментами и антисептическими средствами, моэль приступил к делу и — вззз! — одним махом завершил операцию. Крови было очень мало. Мальчик, которому тут же дали внутреннее имя Ицхак, а внешнее — Иван, издал резкий писк и сразу же умолк, как только моэль поднес ему к губам ватку, смоченную в вине. Борис унес младенца в другую комнату, а вся «мишпуха» пустилась пить и веселиться, и мой план удрать пошел прахом. Я должен был пить и веселиться вместе со всеми. К счастью, у «Зейде» в кабинете, куда гости не были допущены, пылился без дела неведомо как оказавшийся там допотопный приемник. Он гудел, шипел и свистел, но как-то работал. Я прокрался в кабинет и, пока «мишпуха» налегала на еду и питье, приник ухом к приемнику, пытаясь поймать хольцевскую программу.
Сколько сот часов провел я в этой сумрачной комнате, изучая с дедом Талмуд! Мне пришло в голову, что богохульные шутки Гарри Голдхендлера, явно заимствованные у Соломона Безбожника, коренились в фольклоре иешиботников старого галута, которые, изучая Талмуд, тут же его пародировали. У Голдхендлера я был единственный, кто мог понять соль этих шуток. Бойд и Питер не знали идиша. Миссис Голдхендлер и ее родители не знали Талмуда. Что же до Зигмунда и Карла, то им было глубоко до лампочки все то, на что намекали эти шутки. Параллельные линии сошлись — две традиции скрестились и завершились — на персоне бывшего Минскер-Годола, ныне Финкельштейна, выкапывателя острот.
Из приемника раздался знакомый густой бас, певший с наигранной веселостью вступительную песенку к программе:
Мчитесь, вести, по домам — Хенни Хольц приходит к вам. Коль у вас с утра хандра, Подбодрить мне вас пора. Чтобы позабавить вас, Анекдотов я припас; У меня невпроворот Разных шуток и острот. Так настройтесь на волну: Веселить я вас начну, И, клянусь, наверняка Вы возьметесь за бока, Зазвучит веселый смех — Хенни Хольц потешит всех, Вот программа из программ: Хенни Хольц приходит к вам.Должен признаться, что за пределами голдхендлеровского дома программа звучала для меня точно так же, как любая из прежних программ Хенни Хольца, которые я слушал годами. Это было то же самое безудержное смехачество — не лажа, не одурь, не сапоги всмятку и не цирлих-манирлих, а обычная смесь анекдотов и песенок. Эдди Конн проделал добротную, абсолютно профессиональную работу. Пока я размышлял обо всем этом, в кабинет вошел кузен Гарольд с тарелкой куриного салата.
Кузен Гарольд к тому времени уже подал заявление о приеме на медицинский факультет одного швейцарского университета. Чтобы повысить свои шансы на поступление, он изменил имя. Мы все еще называли его Гарольдом, но по документам он был мистер Гарри Гренвилл. Позднее, когда психиатру стало модно быть евреем, он переименовался обратно. Сейчас кузен Гарольд официально зовется доктор Хаим Рудкинд. В те годы, когда он учился в Швейцарии, мы постоянно переписывались, и главное, о чем он мне писал, — это о своих подвигах на ниве совокупления. А поскольку моя сексуальная жизнь была тогда нулевой, я в ответ описывал ему свою работу у Голдхендлера.
Держа тарелку на коленях, Гарольд, или Гарри, молча ел салат, пока не начались рекламы. Тогда он доверительно спросил:
— Скажи, Дзйв, ты трахнул кого-нибудь из хористок?
— Нет, Гарольд. По правде говоря, я еще никогда никого не трахал.
— Как так? Почему? У тебя нет знакомых девушек?
— У меня пропасть знакомых девушек.
— Почему ж ты их не трахаешь?
— Они мне не дают.
— Что за чушь! Нужно быть твердым и трахать их, что бы там ни было.
— Даже если они говорят «нет»?
— Особенно если они говорят «нет». Когда они говорят «нет», это на самом деле обычно означает «да».
Рекламы окончились, и в эфир вернулся Хенни Хольц. Кузен Гарольд, покачивая головой, ушел. Он впустую расточал на меня свои советы с тех пор, как нам обоим было пятнадцать. Затем в кабинет вошел сияющий «Зейде». Фейгин первенец! Мальчик! И уж там Маркс или не Маркс, а младенец был приобщен к еврейству в полном согласии с еврейскими обрядами и законом. В это время Хенни Хольц шутил о чем-то с певицей, и публика то и дело разражалось хохотом.
— Ну! А я-то думал, ты сидишь и занимаешься.
— «Зейде», прости! Мне нужно прослушать эту программу.
— Что они говорят? Чему они смеются? Переведи мне! — попросил «Зейде».
В эфире прозвучал анекдот. из нашей картотеки:
«ДЕВУШКА. Хенни, я не выйду за тебя замуж, даже если ты останешься единственным мужчиной на свете!
ХЕННИ ХОЛЬЦ. Конечно, не выйдешь: ведь тогда тебя до смерти затопчут в давке».
Я перевел. «Зейде» сморщил свой широкий крестьянский нос и скривился в грустной улыбке:
— И этим-то ты зарабатываешь на жизнь? Исроэлке пропал.
И он вышел, покачивая головой, как кузен Гарольд.
Когда я вернулся в квартиру Голдхендлеров, там все всё еще сидели в гостиной, сгрудившись вокруг приемника. Голдхендлер, как раз закуривавший длинную сигару, злобно осклабился:
— Ну, слышал?
— Да.
— Ну, и что? — спросила миссис Голдхендлер.
Все обратились ко мне: Голдхендлеры, их сыновья, старики-родители, Бойд, Питер Куот, строивший жуткие гримасы, и даже маленькая дочка.