Внутри, вовне
Шрифт:
Голда сразу же взяла быка за рога и начала допрашивать меня о подробностях Уотергейтского дела; за время разговора она, беря одну сигарету за другой, выкурила почти полную пачку. Уотергейт ее очень волнует. Что кроется за всем этим скандалом? Неужели же это так важно — какой-то дурацкий взлом национальной штаб-квартиры демократической партии? Неужели из-за этого стоит требовать ухода президента? Здесь должна быть какая-то другая подспудная причина. Я попытался ей объяснить про попытки незаконными средствами замести следы и про новую сенсацию — расшифрованные магнитофонные записи президентских разговоров. Она знает подробности, но, хотя сама она выросла в Милуоки, она до кончиков ногтей израильтянка, и почему Уотергейт вызвал такое возмущение,
Голда считает, что наш президент — это лучший президент со времен Трумэна, и не только потому, что он хорошо относится к Израилю. Поначалу, после того как его выбрали, израильтяне приглядывались к нему с опаской — в немалой степени потому, что против него были так настроены американские евреи. Но в международной политике, сказала Голда, он оказался на высоте. По ее мнению, именно он вытащил Америку из вьетнамского болота, в которое, подчеркнула она, нас завели три предыдущих президента, и он сделал это наилучшим возможным образом. И он очень умело вел дела с Германией и с Советским Союзом; а уж его поворот лицом к Китаю — это ход гения. Я намекнул, что, возможно, тут сыграл немаловажную роль и наш прославленный советник по национальной безопасности. Она сухо прервала меня:
— Он работает на своего босса.
А потом она попросила меня навестить ее еще раз, и тогда она скажет, что мне ответить президенту.
Но будет ли он еще президентом, когда я вернусь в Америку? Это серьезный вопрос. Наш президент, конечно, спит и видит, как бы выпутаться, но, по-моему, с ним фактически покончено. Он этого заслуживает, и с ним таки будет покончено, но пока он еще на посту, я буду около него, чтобы, если нужно, помочь ему со своей «этической точки зрения» или еще чем могу, пока он идет по своему крестному пути с политическим крестом на спине.
Он, конечно, самый одинокий президент, какой только был в Америке, и к тому же самый странный. Иностранные политические руководители им восхищаются, но на родине едва ли какого-нибудь другого президента — даже Эндрью Джонсона — так поносили, и едва ли был какой-нибудь другой президент — даже Гардинг, — который так погряз в коррупции. Но чего я совершенно не могу понять, так это его умопомрачительной слепоты во всем, что касается Уотергейтского дела. Тут воистину можно поверить во фрейдистский постулат о «жажде смерти». Я подбавил кое-каких «этических» нюансов в его вторую большую уотергейтскую речь по телевидению, которую он прочел под громкие фанфары как раз перед тем, как я отправился в Израиль. Его антураж — или тот ошметок, который от него остался, — заявил, что это эпохальная речь, которая все повернула на сто восемьдесят градусов, и так далее. Я виделся с ним сразу же после его выступления. Он поблагодарил меня, и пожал мне руку, и посмотрел мне в глаза — как раз когда его обступила толпа сотрудников Белого дома и все его поздравляли; и по его глазам было яснее ясного, как хорошо он понимает, что эта речь ни черта не изменила. Наш президент — это не один человек, а много, и ни один из них не дурак, за исключением того, который по неразумию забрел в уотергейтское болото, и в нем завяз, и тянет за собой других.
— Счастливого пути в Израиль! — сказал он. — Желаю вашей маме поскорее поправиться.
Когда у меня здесь выпадает свободная минута, я продолжаю читать гранки нового опуса Питера Куота. Ну просто дыбом волоса! Я уже прочел почти половину, и я едва верю своим глазам. Я начал читать эту книгу еще в самолете, по пути сюда, и Сандра хотела ее заграбастать, но я ей не позволил. Сандра считает себя вполне эмансипированной, и так оно и есть — даже слишком, — но будь я проклят, если я по доброй воле дам ей читать эти гранки. По крайней мере, не тогда, когда я сижу с ней рядом. Я бы тогда не смог смотреть ей в глаза.
И однако же я никогда не пожалею, что я вел эти дела о распространении порнографии. Может быть, в результате этого аэропортовые киоски набиты дешевыми книжками и глянцевыми журналами, в которых сверх меры «клубнички», и досужие еврейские бумагомараки, мужчины и женщины, подобно старине Питеру — Марк Герц называет их «писателями куотовской школы» — изощряются в сочинении разных пакостей об избранном народе, но ведь каждый, кто хочет, может прочесть Генри Миллера и Дэвида Герберта Лоуренса; и когда появятся новые Марки Твены, Драйзеры и Достоевские, им не нужно будет бродить вокруг да около, чтобы описать реальные факты человеческой жизни. Так что игра стоит свеч. Эти аргументы я постоянно повторяю сам себе, когда ползаю по полкам книжных магазинов или читаю гранки последнего опуса Питера Куота.
Марк — особенно яростный ненавистник Питера, и он не может мне простить, что я защищал в суде роман «Сара лишается невинности» в деле против книжного магазина в Цинциннати. Марк как раз был в Израиле, когда Питер проделал там триумфальную лекционную поездку, во время которой он рассказывал об истории создания своего сенсационного романа «Путь Онана», получившего Пулитцеровскую премию. Марк все еще не может прийти в себя от возмущения. Он тогда приехал в Израиль для того, чтобы убедить сына не записываться в летную школу, в которую Эйба потом все равно не приняли. Это было пять лет тому назад, и они тогда крупно повздорили.
Ладно, пора спать. Завтра мне предстоит долгий и трудный день — поездка в кибуц.
Я тут поспрошал, что это за место — Сдэ-Шалом. Это название в переводе с иврита означает «Поле мира». Члены этого кибуца критикуют израильское правительство за то, что оно, по их мнению, проводит политику оккупации чужих земель и угнетения, и выступают за то, чтобы отдать арабам территории и заключить с ними какое-то дружественное соглашение. Кибуц основала группа недовольных членов нескольких других кибуцев, считавших, что зажиточная жизнь губит сионистский идеал и кибуцное движение выдыхается под натиском буржуазного приобретательства. Кибуц Сдэ-Шалом — молодой борющийся коллектив шести лет от роду. Члены кибуца выходят на демонстрации против строительства поселений на «арабских» землях и укрепленных плацдармов на Синае. Когда недавно правительство выселило группу бедуинов из какой-местности в пустыне, чтобы построить там авиационную базу, члены кибуца «Поле мира» толпой пришли на место намеченного строительства и стали кидаться под бульдозеры. Кроме того, они от имени бедуинов подали на правительство в суд. Теперь вы понимаете, почему Сандре захотелось здесь побывать?
Кибуцы бывают крайне левые, умеренно левые, левые религиозные, умеренно религиозные и так далее. Всего в Израиле — несколько сот кибуцев, но нет другого такого крайнего, как Сдэ-Шалом. Для его членов идеалом является ранний сионизм — вроде того, который проповедовали левые социалисты из организации «Молодые стражи». Они — пуристы, пытающиеся вернуться к простой жизни первых поселенцев и, так сказать, продолжать размахивать красными флагами. Отсюда их антиимпериалистическая риторика, суровые законы жизни коммуной и демонстрации в защиту мира. Многие израильтяне восхищаются членами Сдэ-Шалома и уважают их за старомодный аскетический идеализм, но в то же время считают симпатичными психами.
Кибуцники в Израиле всегда были и, конечно, по сей день остаются своего рода непоказной элитой. Мне говорили, что, например, шестьдесят или семьдесят процентов израильских офицеров — это кибуцники. И у всех у них одно дело: возделывание земли. Цветущие зеленые поля и сады, так отличающие Израиль от песков Иордании или Синая, когда глядишь на них с самолета, — это большей частью земли кибуцев. Некоторые кибуцы прогорели, другие едва сводят концы с концами, а третьи с годами настолько преуспели, что их членов — истовых социалистов — собственное богатство немало смущает и вгоняет в краску.