Во что бы то ни стало
Шрифт:
— Здесь, за мной иди.
Хрустнувшее бревно с треском поползло вниз. Легкая тень отделилась от него, Кузьминишна подхватила ее.
— Молчи, никшни, Леночка, я это!
И почти сразу недалеко от сарая защелкали выстрелы. Алешка кинулся к двери.
— Не ходи, сынок, там теперь такое пойдет, не пущу! — Кузьминишна, не выпуская Лены, загородила ему дорогу.
— Надо мне, пусти!
— Да подстрелят же!
Сильной рукой она оттаскивала его от двери. В сарае быстро светлело. Обвалившаяся балка
— Ой, чего там из дыры видно! Пожар большой-большущий в самой середке города, где цирк. А у окопов охранники, как все равно блохи скачут, бегу-ут все!
Свист, похожий на звук царапнувшего по стеклу ножа, прорезал воздух, в сарай шлепнулась пуля. Кузьминишна толкнула Лену с Алешкой к стене, крикнула Дине: «Ложись, ложись ты!» — и, закрывая телом всех троих, упала на колени.
Пулеметный стук рассыпался справа, его перебил удар, острые вспышки опять замелькали под крышей.
— Вы тут ждите, а я в город побегу. — Алешка отполз от стены.
— Бога побойся! Себя не жалеешь — мать свою пожалей!
— Нету у меня матери, убили ее!..
— Сыночек…
Но он, скользнув за дверь, уже исчез из сарая.
Необычайной силы и совсем близкий удар ахнул над степью. И — еще далекие — чьи-то радостные крики, победный гул…
Кузьминишна смело поднялась с колен. Яркие отблески озарили ее просветленное лицо.
— Родимые, да приходите ж скорей, освободите! Жизни, жизни новой люди хотят! Порядка… Правды! Свои же вы, родимые! Приходите!..
Глава вторая
ПРИСТАНЬ
К середине мая, поддержанные населением окрестных станиц и хуторов, войска Красной Армии окончательно освободили Кубань. Остатки разбитых частей генерала Деникина в панике бежали в Крым. По всей Кубани прочно установилась Советская власть.
Ясным весенним утром на привокзальной площади Армавира, пострадавшей от последних боев, начался субботник по ее расчистке. Каменные дома с выбитыми стеклами были завалены грудами кирпича и штукатурки. Многие деревянные постройки сгорели за время пожара целиком. Но черные, обуглившиеся бревна еще лежали возле печей и труб.
Жители вышли работать семьями. На площадь пригнали подводы. К ним подносили кирпичи, железный лом. У подвод распоряжались красноармейцы, сортировали кирпич. Мутная, прогретая солнцем пыль висела над площадью.
Кузьминишна с группой работниц табачной фабрики помогала разбирать обвалившийся угол дома. Ведрами, бадейками или просто мешками они ссыпали осколки кирпичей и штукатурки в растущую среди площади кучу. На ней ковырялись ребятишки, между ними — Дина с Леной.
— Гляди, опять цельный! — крикнула Дина, гордо поднимая с одной стороны белый, с другой дочерна закопченный
— Вовсе не целый, а треснутый, — с завистью сказала Лена. — А у меня черепушки одни…
Набив подол, она с трудом высыпала их в корзину.
— Доченьки! — позвала Кузьминишна.
Дина положила кирпич, погрозила подскочившему к нему мальчишке: «Мой, не тронь!» — и побежала к ней. Лена тоже.
— Последнее ведро стащить пособите, умаялась. После водицы принесите да умойтесь. Ребят нынче кормить посулились.
На площадь, громыхая, въезжала походная кухня с подпрыгивавшими котелками.
— Мы, нянечка, так. — Лена протянула грязные, заскорузлые ладошки. — Мы чистые!
— Знаю, какие чистые. С того края беритесь!
Девочки схватились за ведро, Кузьминишна подобрала охапку щепок, взялась тоже. Они отволокли ведро к груде обломков. Потом Кузьминишна вытащила из-под опрокинутого ящика жестяную банку с бечевкой вместо ручки, и Дина с Леной, помахивая ею, побежали к водокачке.
У крана толпился народ. Вода лилась изогнутой блестящей струей, ее цедили в кружки, подбирали горстями, ловили ртом… Дина протиснулась, сунула банку. Белый от пыли подросток замахнулся на нее бутылкой, но Дина все-таки набрала воды.
— Ленка, иди напейся! Где застряла?
Лена не откликнулась. Она стояла на засыпанной шлаком тропинке и неотрывно смотрела куда-то. Дина подбежала, пихнула ее кулаком:
— Глухая? Раздадут кашу, ходи тогда голодная!
— Санитарный, — тихо сказал Лена. — Санитарный поезд!
К водокачке близко подходили запасные пути. На них стояло несколько вагонов. Они были необычны: выкрашены ярко-зеленой краской, со сверкающими заплатами на крышах. Из окон выглядывали подвесные белые койки…
Девушка в красной косынке, напевая, мыла в тамбуре ближнего вагона пол. Вторая, забравшись на табуретку, протирала на стене большой красный крест.
— Девчоночки! — крикнула девушка в косынке. — Водицы мне, миленькие, не смените? Уф, взмокла!
Дина поставила банку, перебежала по шпалам, встала, задрав голову. Лена подошла ближе.
— Уф, взмокла, жарища чертова! — Девушка выплеснула грязную воду, протянула Дине ведро.
— Это у вас… санитарный? — спросила Лена, тронув поручень.
— Санитарный. «Эх, яблочко, да куды котишься…» — во весь голос запела девушка.
— Экая ты горластая! — засмеялась вторая, с табуретки. — Ладно, Андрей Николаевич в город поехал.
— Андрей Николаевич петь никогда не запрещает. Что же вы, девчоночки?
Дина с ведром в руке уставилась на висящий в тамбуре плакат: по розовой горе среди частокола пробиралось белое чудовище на мохнатых ножках.
— Ой, что это?
— А это, любушка, вошь. Вошка тифозная, небось знаешь? Слетаешь за водой-то или я сама?