Во что бы то ни стало

Перфильева Анастасия Витальевна

— Лежи, пожалуйста, спокойно, тебе нельзя так много говорить, — строго сказала Дина.

— Иди ты, знаешь… Динка, только куда бы мне смотаться?

Динин стремительный мозг заработал на полную мощность.

— Ладно. Ты, Алешка, лежи пока, не волнуйся. Слушайся лечперсонала, пей лекарства (Алешка в рот их не брал), а я буду принимать меры. Словом, действовать. Теперь вот что: я сегодня же позвоню Ленке, проверю, как она там, и велю ей немедленно приехать к тебе… Ты что?

— Нет! — Алешка опять поднялся с подушки, но Дина уже

не смогла уложить его. — Я и Ваське говорил и тебя прошу. Ни о чем ей не рассказывай. Что ездил в Лепихово, и вообще… Я тебя очень прошу. Поняла?

— Нет, не поняла. — Дина смотрела на него изучающе.

Но слишком она дорожила Алешкиной дружбой, слишком ревностно готова была исполнить любую его просьбу!

— Хорошо. Согласна. Пока ничего не скажу, хоть это и глупо.

— Нет, не глупо, — упрямо повторил Алешка. — Я не хочу ее видеть.

— Ты?

— Да. И больше не спрашивай меня ни о чем. Не будешь?

— Хорошо. Не буду.

Окаянный лук чуть снова не щипнул глаза. Дина резко провела по ним рукой — к счастью, Алешка не заметил.

Встав, она вытащила из карманов халата купленные сегодня с такой нежностью по дороге в больницу кулек с орехами, пачку «Люкса» — вот тебе и нет папироски! — последний номер «Мира приключений». Сунула все на тумбочку и, крепко тряхнув Алешкину безответную руку, умчалась из палаты так же стремительно, как и появилась.

Алешка пролежал, уткнувшись в стену, довольно долго, больные даже забеспокоились, не стало ли ему хуже… Нет, физически он чувствовал себя хорошо! Просто растревожило все услышанное о Лене.

Ее дядьку выгнали за темные дела. Ну и… поделом. Динка права, Лена тут совершенно ни при чем. Но ее жизнь, конечно, теперь тоже изменится! Что она думает, что делает сейчас, с кем встречается? Как это странно — такая близкая и так далеко!

Алешка сказал Динке «нет»? Он не хотел, чтобы Лена пришла, вдруг оказалась здесь, положила на лоб прохладную маленькую ладонь? Ложь, он так этого хотел! Разве мало передумал, перевспоминал о ней за длинные больничные дни и ночи?

Лена, Лена, сероглазая глупая девчонка! Ну чем ты приворожила бедного парня? Стихи свои нежные и неумелые посвящал тебе еще в детдоме разве не он? Не он подстерегал в коридоре или в саду, чтобы больно дернуть за косу и отойти с независимым видом? Не он чуть не в кровь избил мальчишку, похваставшегося, что ты на него «особенно» посмотрела? А после, когда разлетелись в разные стороны, не он ли чинил эту чертову тарахтелку, мотоцикл твоего пучеглазого дядьки, чтобы лишний раз взглянуть на тебя? Не он ли бежал в тот вечер, спрятав у сердца билеты, прыгая как белка с трамвая на трамвай, чтобы успеть пригласить тебя в этот постылый цирк, куда ты ушла с надменным пижоном, закружившим твою пустую голову?

Эх, Лена, Ленка…

Ведь никто и никогда не будет любить тебя преданнее и беззаветнее, чем Алешка! Ни у кого так не забьется сердце от одного вида твоей вздернутой губы, растрепанных

волос, твоей, как у уточки, переваливающейся походки вовсе не таких стройных и изящных ножек (плевать ему на их изящество или изящность, как там надо говорить…)!

— Эх, Ленка…

Ладно. Хватит тосковать, канючить, заниматься переживаниями. Алешка резко повернулся на бок и попросил у вошедшей санитарки пить.

Ну, а Дина?

Та была уже далеко от больницы, но мысли и чувства ее оставались в хаосе. Алешка выздоравливает, ему надо куда-то смотаться, потому что Васька собирается жениться… тьфу, регистрироваться со своей Найле, потому что ее хозяина выгнали, то есть вычистили, а это же и Ленкин дядька. Как она будет теперь?.. Да и Алешка не желает ее видеть… Было от чего растеряться даже Дине, пока она утрясала в сознании эти разнородные, свалившиеся в один день известия.

Утрясла она их довольно скоро и в тот же вечер сидела в комнате Марьи Антоновны с Кузьминишной, выкладывая им все, безбожно привирая, так что обомлевшая Кузьминишна только и могла шептать:

— С нами крестная сила… Леночка… Алешенька… Вася…

Марья Антоновна была серьезна. Известие о Ленином дяде она приняла спокойно. Постаралась успокоить и Кузьминишну, сказав:

— Мама, прошу без паники. Поймите, к делам своего дяди Лена не имеет никакого отношения! Я сама побываю у нее и все выясню.

А вот про Алешку с Васей… Не так давно, после рассказа Кузьминишны о заводском общежитии, Марья Антоновна, посоветовавшись с Андреем Николаевичем, решила все же, что ребятам полезно жить самостоятельно… А теперь вот как сложились дела!

Опять позвала Марья Антоновна своего верного старшего друга и советчика Андрея Николаевича, опять прильнула к родному плечу Кузьминишны, без слов спрашивая, что-то подскажет ей мать. И Дина уехала к Вере Ефремовне торжествующая. Решено было: Алеша прямо из больницы переедет домой, то есть к Кузьминишне под бок, а жить будет в комнате у Андрея Николаевича; Васенька пусть забирает Лешину койку и отгораживается со своей Найле; девка, видать, скромная, работящая, счастье нельзя упускать. Рановато, конечно, семью заводить, ну, да в старое время и того раньше женили. Лену Марья Антоновна днями проведает, а за то, что сама не приходит, дать ей хорошую вздрючку.

Всеми соответствующими репликами заключала общую беседу, конечно, Кузьминишна. Она не проливала слез, боясь сделать это невпопад. Надо ли за Лену, еще неизвестно. За Васеньку грех — женится. За Алешу поздно и тоже грех — уже поправляется… И бога помянула только однажды, сраженная тем, что Алешка пострадал от рук хулиганов, потому что ездил учить жителей Лепихова против него и за женскую свободу.

На безбожную тему у Кузьминишны с Диной позже произошел следующий разговор.

— Динушка, ну скажи ты мне, неученой, отчего это наша родная Советская власть бога, как черт ладана, чурается?