Во имя Чести
Шрифт:
Пока добралась до пищеблока, настроение несколько выровнялось. Ну, подумаешь, приснился мне сон! Это небось из-за выходки Саймона; растревожил воспоминания, ирландец недобитый. Пройдёт.
Кораблик наш был маленький. Существенно меньше дорийской «Молнии», и уж тем более — комфортабельного аппарата дипломатической службы. Сверхлёгкий катер специального назначения типа «Дятел» (вообще, его так прозвали за длинный нос, но народных версий происхождения названия была уйма): крошечный, очень быстрый (соперничать с ним в скорости могла только пара кораблей) и очень незаметный. Поэтому блуждать здесь было негде даже при большом старании. Впереди рубка, дальше расходятся два коридора. Вдоль бортов располагаются каюты экипажа, посередине — пищеблок и медотсек. Ближе к хвосту коридоры опять сходятся и выводят в двигательный отсек, откуда можно попасть на «технический
В тесноватом, но очень уютном пищеблоке, за единственным небольшим столом, окружённым мягкими удобными стульями анатомической формы, обнаружился только один человек. Точнее, обнаружилась; судя по всему, это была та самая Дарла.
Выглядела она… странно. Даже на фоне всего остального экипажа. Я не имею ничего против этнического стиля в одежде, — на мой взгляд это довольно симпатично, и некоторым очень идёт, — но в сочетании со стандартной формой вид был специфический. Комбинезон с погонами капитана-лейтенанта был весь увешан какими-то резными фиговинами, бусинками и камушками, на шее женщины красовался ворох разнокалиберных ожерелий, на открытых закатанными рукавами руках — множество браслетов. Свободно рассыпающиеся по плечам каштановые волосы (к счастью, чистые) спадали до середины спины, и тоже пестрели разнокалиберными яркими тонкими косичками, цепочками мелких бусин и прочего. Даже одно весьма облезлое перо присутствовало.
В остальном Дарла оказалась весьма миловидной женщиной лет сорока с правильными чертами лица и смеющимися проницательными серыми глазами. Лоб её покрывала сложная татуировка в виде вязи каких-то непонятных символов.
— Привет, — почти одновременно поздоровались мы. Левый стрелок до моего появления сидела с большой чашкой кофе и думала о чём-то своём.
— А ты, стало быть, наш новый штурман? — полюбопытствовала она. Голос оказался очень приятный; мягкий такой, журчаще-бархатистый. Интересно, она умеет петь? С таким голосом должна, какие-нибудь проникновенные романсы.
— Ага, — кивнула я, тыкая сенсоры синтезатора. — Варвара, можно просто Варя. А ты Дарла?
— Да. Бедная девочка, — куда-то в сторону проговорила она.
— В каком смысле? — озадаченно уточнила я, оборачиваясь.
— Ох, прости, я бываю очень бестактной, — виновато поморщилась она. — Я просто к тому, что нелегко быть привороженной.
— То есть — привороженной? — напомнив себе о голосах в голове собеседницы, я, тем не менее, рискнула проявить любопытство.
— Обычно, к мужчине, — рассеянно откликнулась Дарла, к чему-то прислушиваясь. — Ах, даже вот так! — удивлённо воскликнула она и озадаченно покачала головой.
— Не буду спрашивать, откуда ты знаешь. Гораздо интересней другое: это можно… убрать? — осторожно уточнила я, чувствуя себя персонажем какой-то древней комедии. Или трагедии.
— Вообще можно, но у тебя это слишком давно началось, сейчас уже бесполезно даже пытаться, — отмахнулась женщина и иронично добавила, обращаясь к пространству слева от себя: — Мне кажется, ты преувеличиваешь, от этого не умирают. Да? Хм, а идея в сущности неплоха. Можно попробовать на выходе из прыжка. Правда, контакты будет сложно найти. Ты думаешь? Нет, что ты, мне и самой хочется на него взглянуть, никогда настоящих не видела живьём.
Методично уничтожая завтрак, я слушала этот монолог с удивительным спокойствием. Подумаешь, разговаривает человек сам с собой! У всех свои недостатки.
В коллективе я освоилась быстро. Если закрыть глаза на удивительно жирных отборных тараканов, толпящихся в головах экипажа, все они оказались милейшими людьми. Саймон относился к той породе больших и очень сильных людей, которые, при внешнем угрожающем облике и способности ломать броню звездолётов голыми руками, не могут обидеть и муху и никогда не отказывают окружающим в помощи. Мне после непродолжительного общения с ним стало очень стыдно за собственные рефлексы; он таким образом не приставал ко мне, а просто очень бурно выражал радость встречи. А я его сразу коленом по самому нежному (после души) месту… Нехорошо получилось.
Работа у нас была несложная, и заключалась она в патрулировании определённого сектора пространства. Прилетаешь в систему, связываешься с патрульными соседних секторов и с базой, опрашиваешь автоматизированные зонды, в этой самой системе дислоцированные.
С работой я тоже освоилась быстро. По словам Этьена, нештатные ситуации случались редко, но метко: обычно это бывала или какая-то экстремальная спасательная экспедиция (планеты-то необитаемые, для жизни совершенно непригодные, с тяжёлыми условиями), или стычка с пиратами или контрабандистами (в результате которой патрульные, сообщив в штаб, зачастую или погибали, или драпали; не было у нас ресурсов, чтобы противостоять тяжёлым боевым кораблям).
Что доставляло мне огромную массу проблем, так это сны. Если бы я видела их каждый день, наверное, совсем бы свихнулась и схлопотала что-нибудь вроде раздвоения личности. А так ничего, они посещали меня весьма гуманно и довольно редко, почему-то всегда — после выхода из гипера или перед уходом в него. Удивительно живые, реальные сны, в которых зеленоглазый дориец был рядом со мной. Мы разговаривали, целовались, занимались любовью, и всё это было настолько ярко, как будто происходило наяву. Вскоре я пришла к выводу, что это, очевидно, самое настоящее помешательство, не знаю уж, как оно там называется по-научному. Выданные мне Этьеном книги я тут же, не открывая, удалила: чтобы не расстраиваться лишний раз. Всё равно я не была готова признаться в этом своём состоянии даже отцу и Валерке, что уж говорить о каком-то постороннем враче? Вот когда начну путать сны с реальностью, тогда и подумаю об этом.
Днём моё помешательство проявляло себя слабо и очень редко; днём я относилась к Ингу действительно как к эпизоду из прежней жизни. Правда, ровно до тех пор, пока не сделала одно замечательное открытие: я просто не могу терпеть рядом ни одного мужчину. То есть, дружеские объятья (которыми часто грешил Саймон) меня совершенно не смущали, а вот стоило почувствовать какой-то более личный интерес, и всё. На меня опять накатывала волна отвращения.
Я выяснила это случайно, на нелегальной станции, куда мы прилетели «отдыхать». Отдыхали, к слову, довольно мирно, и никто ко мне не приставал; просто какой-то обаятельный пилот с другого корабля (кстати, тоже военного) пригласил меня потанцевать, когда мы сидели в кабаке. От мордобоя я удержалась (наверное, потому что он не лез целоваться, а просто обнимал чуть крепче, чем следовало, и пожирал глазами), но протанцевать долго не осилила. Заподозрив неладное, поставила ещё пару экспериментов и поняла: мой организм (то есть, подсознание) воспринимает только одного мужчину, находящегося от меня за миллионы световых лет, а к остальным испытывает отвращение.
Говорю же, помешательство.
Недели через две, когда капитан решил, что я со своими обязанностями справляюсь, мы распростились с моим коллегой Алехандро, что я заметила далеко не сразу. Получив возможность избежать своих обязанностей, дабунец с радостью это сделал, и свою каюту почти не покидал, только иногда выползая в пищеблок вяло пожевать чего-нибудь легкоусвояемого.
Потом нас покинули и Хель с Олей, и вот тут я уже всерьёз расстроилась. Если узнать нелюдимого Николая за такой короткий срок было невозможно, то с его невестой мы успели подружиться. Она оказалась очень жизнерадостной и добродушной особой, и мы часто болтали «о своём, о девичьем». В смысле, о мужиках, кулинарии и полостных операциях под местным наркозом. По последнему вопросу я в основном выполняла роль слушателя: Хельга, узнав о втором моём образовании, прониклась идеей поделиться хоть каким-то опытом на тот случай, если она уже улетит, а нового медика нам не пришлют. Но мы обменялись контактами и координатами на Земле с целью навещать друг друга в моменты моего там пребывания.