Во имя Ишмаэля

Дженна Джузеппе

Монторси в большой спешке возвращался в управление между двух рядов высоких темных домов, во рту было сухо, там скопилась плотная белая слюна. Начинался дождь. Недавно была половина восьмого — он видел это на мутных часах с циферблатом, запотевшим от попавшей внутрь воды.

Энрико Маттеи мертв.

Он бежал под яростным дождем, машина отдела расследований ждала его в конце улицы Сената. Он договорился непосредственно с Омбони, позвонил ему среди этого безумного человеческого землетрясения, которое началось в зале редакции «Коррьере»: грохот слов и мыслей, все в движении, в то время как директор разгоняет толпу, выдавая указания и распоряжения: «позвони в АНСА» — «иди» — «найди Монтанелли, найди

Монтанелли» — «ступай, десять страниц о Маттеи» — «история, история жизни» — «позвони в РАИ» — «найди родственников, жену» — «если не жена, то не подходит» — «кого-нибудь из внутреннего круга, я сам позвоню, непосредственно для интервью, по одному из двух номеров ЭНИ». Он пересек человеческую стену, которая двигалась рывками: каждый следовал за своим вдохновением или шел исполнять какую-нибудь директиву — огромный сбившийся с курса корабль, момент противостояния невидимых сил, время, когда веревки и каркас должны сдерживать тряску.

Монторси и Фольезе ошарашенно застыли. Маттеи мертв. Директор сказал, что «его убили». Монторси немедленно позвонил в управление. С трудом дождался длинного гудка, стоял, приклеившись ухом к трубке, ему было больно, настолько сильно он прижимал ее. Попросил дать трубку кому-нибудь из отдела расследований. Ответил Омбони. Его было плохо слышно.

— Тут черт знает что творится, Монторси… Ты где?

— В «Коррьере»…

— Какого дьявола ты делаешь в «Коррьере»? Немедленно приезжай сюда. Нас всех вызвали. Упал самолет Маттеи. Нужно быть на местах.

— Выезжай за мной, Омбони. Мне слишком много времени понадобится, чтобы самому вернуться.

Он вскочил на ноги, Фольезе последовал за ним. Проводил его к выходу.

— О Боже!

— Господи милосердный…

— Это такой удар… Это…

— Это конец… конец Италии, говорю тебе. — И Фольезе тряс головой.

— Убит…

— Да, вот увидишь. Они отбросят прочь этот вздор о несчастном случае.

— Да, но кто поверит в это.

— Вот именно. Но ты увидишь, увидишь… Насколько я знаю эту страну, объявится кто-то, кто поверит. И в конце концов поверят все.

— Но представь себе… Всего лишь только нечастный случай, который стирает с лица земли хозяина Италии. Того, кто половине мира наступил на больную мозоль.

— Самой богатой половине мира — на них он наступал.

— Какой удар.

— Вы едете туда? Все эти типы из отдела расследований?

— Все. Представь себе расследование такого рода. Они там передерутся из-за полномочий. Особенно если дело нечисто… Как они грызутся, ты бы видел!

Фольезе покачал головой.

— Кто это сделал, как ты думаешь? — Слова Монторси перекрывал грохот, человеческий скрип — стая скрипящих мышей.

Фольезе посмотрел на него, медленно хлопая веками, выбирая жесты, — он шел рядом, слегка подпрыгивая.

— А ты как думаешь?

— Американцы.

— Соединенные Штаты. Он слишком уж сидел у них в печенках. Представь себе, как Семь Сестер начинают бороться с революцией, источником которой является итальянец. Они бы потеряли 50 % доходов от нефти на Ближнем Востоке. Его просто убрали.

— Его убрали. Смотри, какое это крупное событие.

— Крупное, да. Со времен Муссолини и с конца войны не случалось таких крупных событий.

Они вышли из редакции. Рев журналистов приутих. Они почти бежали. Нужно встретиться с Омбони — Монторси больше ни о чем не думал. Он вздрогнул, когда журналист сказал ему:

— А мы? Теперь, когда…

— А что мы должны делать? Меня бросят на дело Маттеи, вот увидишь. Нас всех бросят на дело Маттеи. Как ты думаешь, могу ли я продолжать расследование о ребенке, если есть дело такого рода?

— Там будут спецслужбы. Это будет грязное дело.

— А ты что планируешь делать, Фольезе?

— Если хочешь, я буду

продолжать это расследование о ребенке. Между делом…

Монторси:

— Ты думаешь, здесь есть связь?

— Между ребенком и Маттеи?

— Да. Ты ведь говорил о каком-то ритуале сначала?

— О ритуале секты. Да. Но я ведь имел в виду…

Но Монторси уже устремился вперед, он был во внутреннем дворике и сказал ему:

— Может быть, это всего лишь совпадение, нет? — И уже он вышел, его поглотил ледяной отвесный дождь.

Совпадения сотканы из того же ментального вещества, что время и мысли.

На машине — в Павию. Дальше Павии. Туда, куда упал самолет Хозяина Италии. В молчании, слушая только шум шин, приподнимающих пленку воды над асфальтом, в то время как дождь и ветер грохотали по кузову машины, Монторси, Омбони, Равелли и Монтанари — четыре инспектора отдела расследований — следили взглядом за тем, как удаляются и приближаются габаритные огни шедшего перед ними автомобиля, где находились еще четверо из отдела расследований. Шеф отбыл минут на десять раньше их, он, должно быть, уже в Баскапе. Влажная тишина машины — стекла тем временем запотевают от дыхания. Они походили на четыре трупа — согнутые, сидящие, движущиеся все быстрее и быстрее под бичующим их небом. Поля вокруг машины казались темной пучиной, непроницаемой для взгляда. Но они не глядели. Скособоченные, подавшись вперед под действием движения, вдыхая воздух, пропахший плесенью и влагой и кожаной обивкой сидений, они слушали шорохи и громы вдалеке, а «дворники» качались вправо, влево, потом снова вправо. Автомобиль перед ними бесшумно поднимал по бокам стены воды. Они двигались почти вслепую — слепые мертвецы. Кожа Монторси была иссиня-бледной, ткань пальто вытянулась из-за дождя и пропиталась водой, теплой по сравнению с ледяным телом, к которому она проникала. Он отчетливо почувствовал, как морщины разрезают ему подушечки пальцев; сидя в кабине, он начал потеть, между ноздрями и верхней губой начали быстро расти волоски, напитанные теплом и потом. У него опускались веки, стук в правом ухе был непрерывном, монотонным, раздражающим. Даже от тиканья стрелки поворотника, казалось, образовывалась трещина в воздухе, и все четверо вздрагивали. Заднее стекло было покрыто каплями воды, мотор гудел, как барабан, им было тесно, они молчали. Известие о смерти хранило в себе что-то, смутно исходящее от самой смерти. Они выехали из конуса света под фонарем, чтобы снова вернуться в темное пространство, которое примыкало к освещенному пятну и поглощало его.

Омбони закурил сигарету. Никто ничего не сказал.

Они двигались в пустоте, в молчании, казалось, они и приехали из пустоты, и едут в пустоту.

Потом машина, шедшая перед ними, включила поворотник и замедлила ход.

Они поползли по грязной фунтовой дороге, между деревьями, свет фар разбивался на пучки в густой темной листве, а потом вдруг они увидели смутный купол слабого света: свет становился сильнее по мере того, как они приближались к центру. К земному центру водоворота.

Они вышли из машины в грязь. Ботинки запачкались полностью. Грязь доставала даже до брюк. Монторси ощутил липкий холод в пятках. Омбони выкинул сигарету. Фигуры людей четко выделялись на фоне света бесконечного количества фар. Дождь, казалось, превращался в пар в этом потоке света. Лужи полыхали пламенем, в воздухе стоял мерзкий запах жареного человеческого мяса. На деревьях висели горящие кусочки ткани, которые постепенно гасли. На одной ветке была спортивная куртка. Повсюду были люди, которые бежали в разные стороны, черные фигуры, уже покинувшие основной поток ослепляющего света, машины, громоздящиеся на грязных мокрых кочках, затоптанная темная трава, пятна, шум, сирены.