Во имя отца и сына
Шрифт:
Майский ветерок ласкал трепетный взгляд полного Георгиевского кавалера и гнал от двух гололобых курганов на запад возбужденные волнообразные травяные серебристые валы, и катились они, повинуясь этому шальному ветерку, куда-то за необозримый и призрачный горизонт. Воздух вокруг, пропитанный духмяной смесью разнотравья с горьковатым привкусом белесой полынь-травы, бодрил приморившихся всадников. А когда солнце стало подниматься поближе к зениту, ползучий чабрец, как показалось Корнею Кононовичу, все больше и больше припадал под копытами его коня к кубанской земле, словно изголодавшийся младенец к материнской груди.
Рядом с Корнеем Кононовичем грациозно восседал на своем черном как смоль коне-красавце его кум – командир Кавнарского кавалерийского полка удалой ротмистр Кондратий Акимович Сиротюк. Своего умного,
Когда до станицы Кавнарской оставалось рукой подать, вдруг словно гром среди ясного неба грянул полковой оркестр, который по такому торжественному случаю состоял из медных труб, начищенных до умопомрачительного блеска. И тут же удалая песня вырвалась из луженых казачьих глоток и, заглушая в вышине сладостные песни жаворонков, разлилась над кубанской обворожительной степью.
Скакал казак через долину,Через кавказские края,Скакал он садиком зеленым,Кольцо блестело на руке.Кольцо казачка подарила,Как уходил казак в поход,Она дарила, говорила:"Твоя я буду через год".Вот год прошел. Казак стрелоюВ село родное поскакал,Навстречу шла ему старушка,Шутливо речи говоря:"Напрасно ты, казак, стремишься,Напрасно мучаешь коня,Тебе казачка изменила,Другому сердце отдала".Казак колечко золотоеВ реку бурливую бросал.Он повернул коня налевоИ в чисто поле поскакал.Эта залихватская, все оглушающая вокруг казачья песня взбудоражила и переполошила всех жителей в станице Кавнарской, которые привыкли к ежедневной тихой, спокойной и размеренной жизни.
Поэтому и стар и млад в растерянности высыпали на станичные улицы, чтобы поглазеть на приближающуюся лавину казаков. Вскоре кое-кто из растерявшихся встречающих все-таки догадался, что это свои же родные станичные казаки. И все, спотыкаясь, побежали наперегонки за выгон в сторону гололобых курганов, откуда неслась удалая, но щемяще-грустная песня. Впереди всех бежали резвые и неутомимые казачата. Никому из взрослых их было не перегнать. Наконец уже ни у кого из встречающих не осталось сомнений, что лавина всадников – это не кто иные, как свои долгожданные станичные казаки, которые возвращались домой из очередного военного похода.
Каждая молодая нетерпеливыя казачка, подобрав выше колен подол своей длинной цветастой юбки, бежала без остановки навстречу приближавшимся казакам. А те из казачек, которые были постарше, запыхавшись от непривычного бега, приостановились, чтобы перевести сбившееся дыхание и получше разглядеть лица лихих всадников. Тогда они поспешно приставляли ребро ладони к своим дугообразным черным насурьмленным бровям, чтобы солнце не застило глаза, и напряженно рассматривали лавину лихих всадников, пытаясь среди них обнаружить своих долгожданных мужей или признать знакомых. Взволнованному ликованию у всех встречающих не было предела. И слез радости было тоже сполна. Всех молодых и пожилых казачек переполняла гордость за то, что не оплошали их доблестные казаки-станичники и теперь с заслуженной победой возвращались домой. Из газеты, которая издавалась на Кубани в Екатеринодаре, они уже знали, что при взятии вражеских турецких крепостей Карс, Баязет и порта Трапезунд Кавнарский кавалерийский полк приумножил боевую кубанскую казачью славу и был особо и заслуженно отмечен самим царем-батюшкой как Верховным главнокомандующим.
Встречающие пожилые казаки-станичники по усталым лицам воинов-казаков определили и почувствовали, что все они рвались поскорее добраться домой, и в дороге им было явно не до сна. Но несмотря на смертельную усталость, каждый из них изредка посматривал на свою тощенькую походную суму, притороченную сбоку, и выглядел вполне молодцевато.
После долгой разлуки при сдержанном разговоре со встречающими земляками-станичниками тоска по родным и близким сделала этих служилых казаков сухими и замкнутыми. На их обветренных, не в меру посуровевших лицах застыл отпечаток грусти, и какая-то странная отчужденность сквозила в их суровых взглядах. Чувствовалось, что эти с виду одичавшие, с огрубевшими лицами кубанские казаки не один раз безбоязненно смотрели смерти в глаза и отвыкли от человеческой ласки.
Истосковались они на чужбине по родной кубанской сторонушке, да так, что многим казакам, закаленным в жестоких боях, удержать слезы радости стало просто невмоготу.
После возвращения с турецкого фронта, как только ввалился служилый казак Корней Кононович Богацков в свою хату, сразу же развязал на столе свою тощенькую походную суму и с особым шиком преподнес своей Богом данной жене Ефросинье Платоновне ослепительный цветастый кашемировый полушалок. А своего единственного сына Петра, не по годам повзрослевшего за время его вынужденной отлучки, тоже вниманием не обидел и побаловал гостинцем. Тут же Корней Кононович достал из своей походной сумы и, с подчеркнутой щедростью, накинул сыну на плечи отменный бешмет из тонкого черного сукна. Потом он придирчиво, осмотрел свое чадо со всех сторон и следом протянул ему на радость еще и пару армянских черных хромовых, лоснящихся сапог, со скрипом на ходу, тех, что были в то время большой редкостью и к тому же очень модными.
Не забыл Корней Кононович и наказал своему еще ветренному сыну:
– Носи, сынок, свои обновины и помни, што оны мине кровью досталися. Со временем ума набирайся и впредь миня, отца своего, не подкачай.
Остальные более скромные трофейные пожитки Георгиевский кавалер вытряхнул из походной сумы и разложил на сундуке, чтобы выбирал каждый его семьянин по своему вкусу. Петро Корнеевич в тот памятный день долго и неотрывно любовался своими подарками.
Корнею Кононовичу показалось, что совсем недавно его сын пешком под стол ходил, а теперь вон как выдурился и уже, видно, во всю парубкует, гарцует по станице и непременно молодым казачкам вовсю головы кружит. В душе сожалел Георгиевский кавалер, что за частыми и долгими военными походами так и не удалось ему свою семью, как многие порядочные казаки, должным образом приумножить.
Петро от отцовских подарков даже обомлел и растерялся. Такое ему и не снилось. Недолго думая он тут же загорелся желанием примерить обновины и показаться в станице.
Душу его распирало от неописуемого сладкого счастья. Второпях, но придирчиво разглядывал он свой отменный бешмет и, не веря глазам своим, то и дело ощупывал его, стараясь определить фасон и качество басурманского сукна. Потом снимал, но тут же снова надевал желанный бешмет и крутился перед осколком зеркала, придирчиво рассматривая себя. При этом Петро успевал искоса поглядывать на отца и его награды. И гордостью переполнялось сердце молодого казака.
– Носи, Петро, носи, сынок и вспоминай добрым словом свово отца! – подбадрил сына Корней Кононович и, с присущей ему грубой строгостью, подзадорил: – Мине сомнение береть, можить, Петро, понаравится мой гостинец, а можить и нет, шут его знаить. Но запомни, сынок, что дареному коню у нас, у казаков, в зубы не глидять. Дорожи и блюди кровью моей добытые тибе обновины.
Глава 2
Встречу своих доблестных казаков, возвратившихся с кавказского фронта, станичники решили организовать достойно и с почестями. На следующий день праздник в станице Кавнарской устроили с большим размахом. В этот праздничный день кубанская казачья щедрость так и выпирала через край. Дым на станичной площади, как вспоминали потом сами станичники, стоял коромыслом, и жареного и пареного хватило на всех приглашенных сполна и даже с лихвой. Расчетливой скупостью здесь и не пахло, а хлебосольное казачье гостеприимство и радость светились на лицах проворных казачек. Они не ради показухи постарались достойно накрыть столы. Каждый из кожи лез для того, чтобы угодить возвратившимся героям.