Во имя отца и сына
Шрифт:
В то время головокружительную удачу Корнея Кононовича на Кавказском фронте каждый станичник воспринимал по-своему. Одни смотрели на него с ревностью и нескрываемой завистью, другие с удивлением, что такой везучий оказался их стничный казак, который, считай, всего за каких-то два года войны сумел отхватить сразу еще два Георгиевских креста всех четырех степеней. Но явно равнодушных казаков не было. Зато разных слухов было предостаточно – и хороших, и плохих. В станице Кавнарской этот из ряда вон выходящий случай считался исключением, поэтому вызывал в большинстве своем неподдельное восхищение. Таких быстро преуспевших казаков, как Корней Кононович Богацков, в станице Кавнарской еще не было со дня ее основания.
Артем
– Вот глядю я на твои награды и думаю, што теперича, ты можешь смело любому нашаму казаку можешь смело нос утереть, – с особой гордостью сказал Артем Силантьевич и тут же поспешил добавить, – Скоро, Корень, тибе денег привалит за твои царские награды столько, что и куры клевать не будуть!
Корней Кононович счел неприличным отмахиваться от обескураживающей заинтересованности Артема Силантьевича и постарался перевести разговор в шутку:
– Слепой сказал – побачим. Цыплят, говорять, што по осени буду считать!
Но Артем Силантьевич не отставал и поспешил спросить:
– А куды ты, Корень, теперича будишь девать такия большия деньжищы?
Корней Кононович пожал плечами, развел руками и, как само собой разумеющееся, с удивлением ответил:
– Загадывать, я считаю, что грешно, но пусть Господь наш миня простить. Постараюсь по уму тратить, зря транжирить не буду! Сперьва дом построю такой, штоба он был не хуже, чем у наших станишных богачей-толстосумов. Куплю хороший инвентарь для работы в поле. А ежели трохи денег будить оставаться, то нищым и калекам, што возли нашей церкви сидять с протянутой рукой. В чулок, избави мине бог, складывать не собираюсь.
Артем Силантьевич сразу оживился и глаза у него опять загорелись добрым, восхитительным светом. Ему приятно и лестно было услышать такой ответ.
– Ето ты, казак, по-нашаму мыслишь и правильно рассуждаишь! – сдержанно одобрил он намерение Корнея Кононовича, хотя заранее знал, что по-другому этот полный Георгиевский кавалер поступить и не мог.
При взгляде на Корнея Кононовича со стороны первое впечатление он производил как человек спокойный, вполне рассудительный и довольно внимательный. Хотя первое впечатление, как говорили станичники, всегда обманчивое. Этот казак на самом деле был в жизни грубый, вспыльчивый и несдержанный. Если случай сводил Корнея Кононовича с мягкотелым и сюсюкающим собеседником, то он его сразу же грубо обрывал и говорил, что смерть не любит телячьих нежностей. Станичники особо подчеркивали, что характером он весь пошел в своего покойного деда.
Покойный дед Корнея Кононовича, Тарас Григорьевич Богацков, бывший уроженец станицы Кавнарской, поговаривали, тоже был не подарок.
Когда Тарас Григорьевич служил хорунжим в лейб-гвардии 1-й кубанской сотне Собственного Его Императорского Величества конвоя, царь до неузнаваемости разбаловал его своими безмерными поблажками. Возвратившись на побывку домой, в станицу, Тарас Григорьевич сатанел от гордости и по пьяной лавочке становился весьма буйным и не упраляемым, терял контроль над своими действиями и вытворял такое, что не приведи Господи. Бог его силой не обидел. Бывало возьмет оглоблю в свои ручищи и замахнется ею, то подходить к нему поближе, чтобы разоружить, никто не рисковал. Был этот избранный любимец царя гроза и гордость не только в станице Кавнарской, но и в соседних станицах его знали, как облупленного.
В такой момент, если ему попадались под горячую руку те его неугодные казаки – одногодки, с которыми он парубковал в свое время и частенько конфликтовал в беззаботной молодости, которых и теперь не долюбливал, по старой памяти, потому, что они приходились ему не по нутру и относился он к таким с нескрываемой неприязнью. При встрече с ними устраивал им такую несусветную бучу, что только держись. Всем им становилось и тошно и горько и места мало. Разбегались они с перепугу, как мыши в шуршу. Каждый из них бежал туда куда попало, не зная куда себя деть, и где найти ближайшее надежное убежище (укрытие), для того, чтобы, как можно подальше, держаться от буяна. На следующий день приходилось страдальцам волей или неволей, а идти к бабке Чижихи на поклон, чтобы она молитвой от испуга избавила. После этого они еще долго помнили эту встречу. Всё-таки нечасто бывает подобное…
В станице давно и не зря поговаривали, что у Богацковых вся порода такая бусорноватая.
Артем Силантьевич ерзал на лавке возле своего стола. Ему не терпелось показать всем казакам, приглашенным к столу, что он тоже не лыком шит. После второй выпитой чарки долгожитель немного захмелел. Важничая, он расправил у себя на груди свои кровные два Георгиевских креста – четвертой и третьей степени и протер сухоньким кулачком слезящиеся и глубоко ввалившиеся от старости глаза. Старый казак, растроганный до слез праздничным присутствием собравшихся станичников, закашлялся от волнения. Не без умиления и гордости с почтительным восхищением посмотрел он на Корнея Кононовича, как на удачливого земляка-станичника и прошамкал беззубым ртом:
– Господа казаки, я хочу вам сказать, что у настоящего кубанского казака, такого, как наш станишник Корень, завсегда тольки так и должно быть – или грудь в крестах, или голова в кустах.
Смутившийся Корней Кононович привстал с места, поднял голову и осмотрел присутствующих. Не спеша он расправил свои могучие плечи и только потом с достоинством раскланялся на все четыре стороны.
Артем Силантьевич еще больше оживился и, боясь упустить подходящий момент, чтобы высказать основное, продолжил свою мысль и особо подчеркнул:
– Другой участи Георгиевским кавалерам, к придмеру, таким казакам, как я и нашенский станишник Корень, не дано!
Чувствовалось, что старый казак действовал по принципу, что если сам себя не похвалишь, то будешь сидеть за столом, как оплеванный.
Находясь в хорошем подпитии, Артём Силантьевич, восторженно и с восхищением, глядя на награды Корнея Кононовича, уже дрожащим голосочком, кричал:
– Мы, кубанския казаки, народ служилай и храбрости нам не занимать. Воевать с нехристями, так воевать. У нас, казаков, тольки такая закваска в душе водится. Другой у казака и быть не должно. – Так выпьем жа, господа казаки, за веру нашу християнскаю, за царя-батюшку и за Отечество. – При этом Артём Силантьевич опорожнил свою порцию водки, понюхал ломтик хлеба и лихо приударил дном опустошённого стакана о деревянную крышку стола.
Его не на шутку обеспокоенная жена, глядя на мужа, который не в меру расхрабрился, ужаснулась:
– Ты мой, дорогой, прежде, чем заглядывать в свою очередную безразмерную посуду с водочкою, лучше почаще заглядывай в свои метрики и читай их внимательно. Я тибе об етом уже не один раз повторяю. Оны у тибе, к стати, в прискринке, в сундуке лежать. Вот тады, прежде чем прикладываться к стакану, будишь помнить, а скольки ж тибе годочков уже стукнуло!
Артем Силантьевич, не обращая должного внимания на тревожные предупредения жены, панибратски похлопал полного Георгиевского кавалера Корнея Кононовича Богацкова по плечу за то, что тот оказался не чета некоторым станичным казакам, которых судьба явно обошла стороной, и возвратились они домой, обделенные царскими наградами. Артему Силантьевичу, как старшему по возрасту среди собравшихся станичных казаков, такая фамильярность не возбранялась.