Во сне и наяву, или Игра в бирюльки
Шрифт:
Вымарывание черных страниц истории никакое не благо, а зло. Это смахивает, мне кажется, на оправдательный вердикт.
На днях разговорились с приятелем о довоенной жизни. Мы ведь долгое время делили жизнь именно так — на довоенную и послевоенную. Приятель старше меня на несколько лет и, кажется, должен был бы помнить гораздо больше, чем помню я, а вот поди ж ты — он помнит только хорошее, хотя как раз хорошего в действительности было мало. И тогда я подумал: насколько же избирательна наша память, как нам хочется спокойно спать и видеть только «сладкие» сны, как будто
А мать все же дождалась отца.
Мы жили тогда на Урале, в Туринском районе. Младший брат еще не учился, ему не исполнилось восьми, а старший уже не учился — работал в колхозе. К тому же в нашей деревне Красново была только начальная школа.
Во время урока я увидел младшего брата (я сидел у окна), который бежал к школе и размахивал руками. Подбежав, он прилип к стеклу и стал делать мне какие-то знаки, объясняя что-то. Я ничего не мог понять. Тогда брат показал мне язык, обогнул избу, в которой помещалась школа, и влетел в класс, заорав:
— Женька, папа приехал!
Не знаю откуда, но в деревне все знали, что наш отец сидит «за политику», так что все, в том числе и учительница, смотрели на меня удивленно.
Я вскочил, чтобы бежать домой, а учительница (она тоже была из эвакуированных) спокойно так сказала:
— Кутузов, сядь на место. Урок еще не закончился. А ты, Боренька, иди. — И она подтолкнула брата и закрыла дверь.
— Но папа приехал, — сказал я. — Мне нужно домой.
— Раз вернулся, значит, никуда не денется, — все тем же спокойным, ровным голосом сказала она.
И я сел. До сих пор не могу понять, почему я тогда ее послушался, вместо того чтобы плюнуть на все и бежать домой.
Когда прозвенел звонок (коровий колоколец, в который звонил сторож и истопник дядя Захар), учительница разрешила мне уйти с занятий.
У нас был почти что отдельный дом. Строили его для каких-то казенных надобностей — то ли под сельсовет, то ли под правление колхоза, — однако до войны не достроили, да так и оставили. Вот нам и выделили половину этого недостроенного дома, а в другой половине сушили зерно. Должно быть, поэтому мы не очень мерзли, хотя печки на нашей половине не было вовсе, так что я даже не могу сказать, на чем мать готовила еду. «Буржуйка», правда, была. А спали мы вповалку на дощатых нарах.
Когда я ворвался в дом, все — в том числе и отец — сидели возле «буржуйки». Надо сказать, что отца я помнил очень смутно, а скорее совсем не помнил. Когда его взяли, мне было пять лет.
— А вот и Кешка явился, — сказал отец, поднимаясь, — Не узнаёшь? — Он засмеялся, шагнул ко мне и взял меня на руки. От него пахло табаком.
Тогда я не обратил внимания, да и с чего бы мне было обращать, что отец был очень прилично одет. На нем был френч с отложным воротником, какие до воины носили ответственные работники и даже сам товарищ Сталин, синие галифе и белые, также традиционные, бурки. Но помню, что бурки громко скрипели.
Мать прямо цвела от счастья — ни до, ни после я не видел ее такой, а вот были ли счастливы мы — не знаю, не помню. Скорее всего, отвыкшие от отца, мы растерялись, не успели осознать, что произошло.
А следом за мной пожаловал к нам председатель колхоза. Посидел, поговорил, как это принято в деревнях, выкурил «козью ножку» и обратился к отцу с просьбой помочь колхозу. Мужиков, здоровых, в деревне не было вовсе, а работы, требующей мужской силы, хватало.
Мать стала возражать, говорила, что отцу нужно отдохнуть, однако он поднялся и сказал:
— Пойдемте, я готов.
— Не сразу уж так-то, — махнул председатель шапкой, которую держал в руке — Завтра. Вы надолго погостить?
— Поживу, а там посмотрим.
— Отпустили-то совсем, вчистую, стало быть?
— Совсем.
_ Угу, — промычал председатель и почесал небритый подбородок. — Срок, получается, вышел?..
Отец полез в карман, достал какую-то бумагу и протянул председателю.
— Да неужто я так не верю? — сказал председатель. — Это я к слову, вообще. — Он встал и натянул шапку. — Ну, стало быть, подмогнете?
— О чем разговор!
— Так я наряжу вас завтра вместе с вашим старшим, — Он кивнул на старшего брата, — Жердей бы надо поболе заготовить.
В эту ночь мы спали на полу.
А рано утром, чуть свет, за отцом приехали и увезли его уже навсегда.
В ноябре сорок третьего родилась сестра.
Сейчас легко сделать вывод, что мать имела какую-то связь с отцом. Возможно, тайком от нас (от нас ли?) и переписывалась с ним. Позднее, много позднее, когда мне удалось все же кое-что выяснить о судьбе отца, я утвердился в мысли, что в принципе они могли переписываться. Правда, никаких отцовских писем после смерти матери не обнаружилось, хотя она хранила массу вовсе никому не нужных бумаг. И все-таки: каким образом, от кого он узнал наш адрес?..
XIII
ОДНАЖДЫ Катя пришла в гости со своим женихом. Она давно уже не приходила, и Евгения Сергеевна объясняла это тем, что Катя очень занята, некогда ей. Она сильно изменилась, так что Андрей не сразу даже и узнал ее. Раньше она была тихая, скромная, пожалуй, и стеснительная, а теперь в ней появилась уверенность, от стеснительности не осталось и следа, и голос стал громкий, с повелительным оттенком, она то и дело смеялась — тоже громко, — была модно одета и накрашена. По правде говоря, прежняя Катя нравилась Андрею куда больше.
— Ну что, Андрей Васильевич, как живешь поживаешь? — спросила она, потрепав его волосы, а сама между тем смотрелась в зеркало и поправляла прическу. — Ты почему не здороваешься со старшими?
— Здравствуйте, — сказал он.
— Как учишься? — И, не дожидаясь ответа, обратилась к жениху: — Сережа, ты не забыл подарок для мальчика? Ты ведь вечно что-нибудь забываешь, разиня. Представляете, Евгения Сергеевна, на днях пошли мы в театр на «Ивана Сусанина», а он билеты позабыл?.. Как вы думаете, с таким человеком можно дело иметь?..