Во тьме
Шрифт:
— Лукас Шапиро?
Теперь Бролен стоял напротив того, кого искал; он отметил плохо выбритый квадратный подбородок мясника и кустистые брови. Мужчина лет тридцати пяти. Вокруг него вращались в пляске смерти внутренности быка.
— Что надо?
— Я частный детектив. Можете уделить мне несколько минут?
Шапиро вытер руки о фартук:
— Частный детектив? Что еще за дерьмо случилось?
Его толстые губы раздвинулись, обнажив резец и сломанный клык.
— Я расследую исчезновение одной девушки. Это дело связано со Спенсером Линчем, вы ведь его знаете?
Шапиро
— Слушайте, я наделал глупостей и заплатил за них. Теперь я вполне солидный парень, имею свой бизнес, пашу как проклятый, чтобы дело развивалось, поэтому не надо наступать мне на яйца, я завязал и хочу забыть про все это дерьмо.
Шапиро был некрасив: грубые черты лица и давно сломанный нос, немного свернутый влево.
— Понимаю, просто разрешите мне задать вам несколько вопросов о Спенсере Линче, и все. Это займет пять минут.
Шапиро стиснул зубы, и его щеки окаменели. «Явно сангвиник, — отметил Бролен, — быстро раздражается».
— Эй, я ведь понятно выразился, разве не так? Это все в прошлом, эта сортирная дыра, поняли? Отстаньте.
Глядя в холодные глаза Лукаса Шапиро, чьи мощные мускулы играли под фартуком, Бролен вспомнил, что стоит лицом к лицу с человеком, у которого давний «послужной» список: однажды он напал на женщину и изнасиловал ее. Неконтролируемое бешенство жило в этом теле, и лучше было не играть с огнем. Возможно, Лукас, как он выразился, действительно «заплатил» по счетам, но от этого он не перестал быть менее опасным существом.
Бролен уже собрался уходить, но, сделав шаг назад, в упор посмотрел на Шапиро. Он постарался произнести каждое слово медленно и взвешенно — так, чтобы оно отложилось у мясника в голове:
— Девушке, которую я разыскиваю, нет двадцати, и, возможно, она умерла.
Просто и коротко. Но оказалось, что даже у такого типа, как Шапиро, есть чувства.
Окружавшие их обоих туши блестели: остовы цвета киновари отражали свет ламп.
Бролен сделал еще один шаг назад. Он увидел, как в глазах мясника внезапно зажглись-засияли сотни искр. Шапиро наклонил голову, всем своим видом говоря: «О'кей, чувак, я помогу тебе, но сделаю это только ради девчонки — ни ты, ни долбаное правосудие тут не при чем!»
— Спенсер был мудаком.
«Каждый начинает по-своему», — подумал Бролен.
— Он с кем-нибудь общался тесно? — спросил детектив, оставаясь на некотором расстоянии.
— Откуда я знаю! Я познакомился с ним за решеткой — там он понемногу общался со всеми.
Плохое начало. Слишком общее.
— А был у него друг или какой-нибудь тип, которому Линч доверял?
Шапиро покачал головой:
— Нет, не думаю. Спенсер — странная птица, он немного отморозок. — Мясник сделал паузу и презрительно фыркнул. — Вообще-то он немного общался с Хупером.
— С вашим сокамерником?
— Ну да. Нас было трое, и Спенсер каждый вечер трепался с Хупером. Надо было видеть, как они несут всякую чушь и ржут как кони.
— О чем они говорили?
— Да хрен их знает. Они все время ржали. Спенсер перся от любой глупости, в его глазах было что-то странное, но иногда,
Бролен отметил, что последняя фраза в устах такого типа, как Шапиро, выглядит демагогией.
— А что вы думаете про этого Хупера?
— Козел. Сраный извращенец. Я тоже не святой, согласен, но я никогда не трогал девчонок, как эта падаль. Между нами, я бы снова засадил его, как только он откинется!
Глаза Лукаса Шапиро гневно засверкали, передник вздулся на груди, отчего на пол упало несколько розовых капель.
— Падаль, иначе и не скажешь, — закончил мясник свою речь.
Бролен подумал о Джеймсе Хупере. Тот все еще сидел. Несмотря ни на что, он мог поддерживать контакты с кем-то на воле с помощью переписки или еще проще — телефона: во многих исправительных учреждениях теперь достаточно обыкновенной кредитки, чтобы иметь доступ к аппарату в центральном коридоре.
Джеймс Хупер.
Однако это никак не вязалось с главным. Педофилы обычно люди застенчивые, живут уединенно и общаются только с себе подобными, а Спенсер Линч нападал на женщин, и найденные у него фотографии изображали преимущественно взрослых людей. Однако Хупером не следовало пренебрегать. Бролен посмотрел на Шапиро, лицо которого покраснело от бешенства.
— То есть вы думаете, что Спенсера могло тянуть к подросткам? — спросил детектив. — Он об этом говорил с Хупером?
Шапиро некоторое время размышлял, его правая рука вцепилась в край раковины.
— Нет, не думаю, правда, я почти не слышал, о чем там они шепчутся. Но если хотите знать мое мнение, Спенсер слишком хитер — он бы заметил, что мне это не нравится, и не стал бы говорить на такие темы при мне.
Позади мужчин раздался резкий звук циркулярной пилы, взвизгнувшей за мгновение до того, как вонзиться в мясо. Бролен задал еще несколько второстепенных вопросов, потом поблагодарил Шапиро, пожав ему руку. Ладонь мясника была словно стальная; он попытался изобразить улыбку, вновь обнажив сломанные зубы:
— Жаль, что приходится тащить груз прошлого, от этого я немного напрягаюсь. Ну… что ж, удачи вам с этой девчонкой.
Повисло неловкое молчание.
— Спасибо, — закончил разговор Бролен.
— Надеюсь, вы найдете ее. Дети — это святое.
Чувствовалось, что под испачканной кровью одеждой скрывается человек, сентиментально реагирующий на некоторые вещи. Бролен снова перехватил взгляд бывшего заключенного и «включил фотокамеру». Так он называл свой метод работы. Бролен вызывал человека на разговор, слушал, составлял первоначальное мнение о собеседнике, а потом ждал, пока в беседе не промелькнет что-то настоящее: взгляд, эмоция, — и надолго запечатлевал этот момент у себя в голове. Думая о собеседнике, он всегда мысленно возвращался к сделанному «снимку», в котором было максимум правды и минимум притворства.