Во власти мракобесия
Шрифт:
– Ой, плохо, Серёжа, плохо.
– Что случилось? Может, помочь чем-то?
– Никита мой совсем места не находит себе. – Лицо соседки в одно мгновение как-то скривилось и обвисло. – Пить начал! Ой как пьёт-то! Девушка у него погибла недавно… Лариса… Да вы, кажется, видели её у нас.
– Я знаю. Но тут уж ничего не поделаешь.
– Знаете?
– Да, видел её в тот день на улице. Уже мёртвую.
– Ой, Серёжа, не знаю, что и делать. – Анастасия Никитична громко застонала, как это умеют делать некоторые женщины, пробуждая своим голосом в окружающих животный ужас. – Может, зайдёте, поговорите с ним?
– Да что я могу сказать ему?
– Вы мужчина, – всхлипнула она, оборвав завывание. – Меня он просто гонит.
Трошину совсем не хотелось в ту минуту заниматься душеспасительными беседами, но он почему-то согласился.
– Спасибо, Серёжа, спасибо вам, – бормотала сосед ка, пропуская его в квартиру.
В кухне, где сидел голый по пояс Никита, плавал густой дым. На столе стояла бутылка водки, лежали обрезки колбасы и оторванные от буханки куски хлеба.
– Здорово, братишка. – Трошин сел напротив. – А ты не рано начинаешь? Ещё и полудня нет.
– Чего надо? – Никита смотрел исподлобья, в глазах плавало плохо скрываемое раздражение. – У меня поминки. Невесту мою убили…
– Невесту? – удивился Трошин. – Это ты её невестой считал? Или она тоже так думала?
Никита молча раздавил окурок в пепельнице и провёл рукой по своей коротко остриженной голове.
– Знаю, щас станете говорить, что Лариса сама нарвалась на это, мол, путана, мол, ничего другого и не заслужила… А пусть путана! Мы друг друга стоили! Отбросы!
– По-моему, я ничего такого не говорил.
– Зато вы так думаете. Разве я не понимаю? Да, она была проституткой! А я разве не проститутка? Я ещё хуже, я – червь бесхребетный. Попёрся туда, куда меня наши сраные правители погнали… кровью харкать под пулями! Ядрёна вошь, теперь локти кусаю. Нужна мне, что ли, эта Чечня? Чего ради я должен был подыхать там? – Никита повёл воспалёнными глазами. – Не ради же денег. И не ради идеи. Вот и получается, что я хуже проститутки – себя отдал, а получил шиш.
Он поднёс ко рту стакан, глотнул, но поперхнулся водкой и раскашлялся, низко склонившись к столу. Его плечи ходили ходуном.
– Ты бы не глушил так, – сказал Трошин. – У тебя вся жизнь впереди. И жена будет, и дети, и счастье. Сейчас трудное время; собственно, оно никогда не бывает лёгким. Тебе досталось круто, но всё-таки повезло, что не по полной программе. И если ты мужчина, то должен взять себя в руки. Твоя жизнь только начинается.
– Да что вы понимаете в моей жизни? – Никита приподнялся, но тут же сел обратно. – Вы же гэбэшник! Вы же мыслите не как все. Вы на людей плюёте, всех готовы в шпионы записать. А то я не слышу, что по телевизору говорят… Вам бы только вынюхивать да вынюхивать… Вон сколько в сталинские годы людей сгноили…
Трошин встал. Соседка со страхом следила за ним из двери, шепча себе под нос: «Господи, ох Боже ты мой…»
– Если ты не полный дурак, – спокойно сказал Трошин, – и если не сопьёшься, то когда-нибудь поймёшь, что ты сильно не прав в том, что ты сейчас сказал.
Он вышел из кухни, но тут же вернулся и проговорил очень жёстко:
– А что касается пьянства, то зачем же убивать себя таким медленным и трусливым способом? Водка не избавит тебя от трудностей, солдат. Мать пожалей! Неужто ей теперь до конца дней смотреть на твою безвольную пьяную рожу? Не хочешь жить – прыгни из окна, всё кончится сразу. Извините, Анастасия Никитична, – взглянул он на соседку, – но вы просили, чтоб я с ним по-мужски…
Соседка испуганно прижала руки к груди.
Трошин ушёл, а Никита долго смотрел перед собой. Минуло минут пять, а он всё не двигался, затем достал сигарету, чиркнул спичкой, сощурившись так, будто вспыхнувшее пламя ослепило его, и закурил. Мать всё стояла перед ним неподвижно, не решаясь ни уйти, ни обратиться к нему. Никита мрачно уставился на дымящуюся сигарету, желваки бешено играли под кожей. И вдруг он с ненавистью ткнул сигаретой себе в ладонь. Вскрикнув, зажмурился, но продолжал с яростью жечь себе руку, надеясь физической болью отогнать душевную. Наконец он отбросил смятый окурок и порывисто припал ртом к дымящейся ране, как если бы хотел выгрызть из себя кусок. Анастасия Никитична кинулась к сыну и прижала его голову к себе.
– Успокойся, сыночек, успокойся…
В ответ на её дрожащий голос Никита громко зарыдал.
Эммануил Боровой приехал из Нью-Йорка в Вену, чтобы обсудить с Моржом неотложный вопрос, о сути которого наотрез отказался хоть словом обмолвиться по телефону. Морж принял его в просторной гостиной, где из мебели стоял только стол со стеклянной столешницей, стулья, а у стены красовался музыкальный центр с громадными колонками.
Морж переминался с ноги на ногу возле солнечного окна, задёрнутого белыми занавесками, и хмуро смотрел на своего гостя. Боровой не менее хмуро взирал на Моржа, сидя за столом и срезая с яблока кожуру перочинным ножиком.
– Алексей Семёнович, очень трудная ситуация, – в который раз повторил Боровой. – Сам не справлюсь. Нужна ваша помощь.
– У тебя разве туго идут дела? Моня, ты же был на волне. – Морж искренне недоумевал. – Какие проблемы? Мы с твоей фирмы гребём чуть ли не по двадцать лимонов «зелёных» в год, а ты говоришь о помощи.
– Речь не о деньгах. – Эммануил Боровой отрезал ломтик яблока и сунул его в рот. – На меня наехали.
– Что ты сказал? У тебя мозги размокли, что ли, от американской жрачки? Кто наехал? Кто мог даже подумать об этом?
– ФБР!
Морж долго молчал, пытаясь осмыслить услышанное.
– Фэ-бэ-эр? – непонимающе переспросил он наконец. – Когда же ты успел им дорогу перейти?
– Алексей Семёнович, вы же знаете, что американцы держат под контролем все фирмы, которые занимаются двойными технологиями. – Боровой вздохнул. – Следят, чтобы никто не угрожал их безопасности.
– А ты угрожаешь, что ли? Что за херня такая?!
– Получается, что угрожаю. – Боровой сунул в рот очередной кусочек яблока. – Не лично я, конечно, угрожаю. Вы же понимаете.