Во власти мракобесия
Шрифт:
– Я ничего не требую, не могу требовать от тебя. Я прошу о помощи. Речь идёт не о личной жизни Машковс-кого и уж тем более не о твоих с ним отношениях.
– У меня нет с ним никаких отношений, Серёжа! – воскликнула она. – Он просто ухаживает за мной.
– Речь идёт о государственной безопасности, – продолжал Трошин. – В домах таких людей, как Машковский, зачастую решаются очень важные вопросы. Мир бизнеса сегодня – это фактически мир криминала. Если даже бизнесмен лично не преступает закон, это не значит, что его окружение не связано с криминалом, его фирма, его партнёры. Машковский – фигура крупная, имеет выходы на правительство, на министров, на депутатов, а там коррупция приняла такие масштабы, что её уже нельзя назвать просто взяточничеством, это уже подрыв государственной экономики.
– И Машковский в этом участвует? Неужели…
– Марго, я не тороплю тебя с ответом. Понимаю, как трудно тебе решиться. Но ты подумай…
– Как же я буду в глаза ему глядеть? Ведь он такой… такой порядочный.
– У таких людей нет порядочности. У них и совести-то нет. Впрочем, тебе решать.
– Он мне предложение сделал. Говорит, что искал именно такую женщину… А я, значит, ему эти «жучки» ваши?..
У неё на глазах навернулись слёзы. Впрочем, горько и обидно ей было не за Машковского, а за себя. Она никак не могла понять, что за роль ей отводилась. Помочь государству – это одно. Но воспользоваться доверием человека и обмануть его – совсем другое.
– Как же так? Почему я? – Она вытерла глаза. – Пойду умоюсь.
– Сергей, – заговорила Женя, когда Рита закрыла за собой дверь ванной, – а ведь сегодня я могу навсегда потерять подругу.
– Я не стал превращать Машковского в монстра, хотя мог бы размалевать его под чёрта, чтобы у Марго исчезли малейшие колебания. – сурово ответил он. – Что бы Марго ни решила, спасибо тебе за помощь.
Женя подсела поближе и положила голову ему на плечо.
– А ты на самом-то деле помнишь, когда мы познакомились?
– Нет. Но дату нашей свадьбы я запомню.
Она поднялась и включила телевизор.
– Жень, пойди к ней, успокой, – попросил Сергей.
– Скажи, что ничего страшного нет.
Она кивнула и вышла. Трошин прибавил звук телевизора. Новости сообщали, что президент Ельцин официально объявил имя нового генерального прокурора – Юрия Скуратова.
Вода в бассейне, где плескались голые девицы, подсвечивалась несколькими лампами, и голубые блики колыхались по стенам и потолку, как тени чьих-то распутных душ. Машковский сидел на мраморной скамейке, обернувшись простынёй, и напоминал древнеримского сенатора. Два его молодых, но уже не по годам растолстевших собеседника устроились рядом, ничем не прикрывая нагих тел, растопырив ноги и жадно отхлёбывая пиво из высоких стаканов.
– Григорий Модестович, – весело фыркая, говорил один из них, – у меня давно уже сложилось впечатление, что вас что-то раздражает во мне. Вы человек сдержанный, но в мой адрес позволяете себе высказываться… как бы это… весьма ядовито.
– Алексей, мы люди свободные… пока свободные. Поэтому я считаю, что разговаривать друг с другом можем открыто. И мы поймём друг друга. Да, вы раздражаете меня, и не только вы, многие раздражают. Чего уж тут скрывать? Меня и сын мой родной раздражает.
– Чем же, если не секрет?
– Какой уж тут секрет! Наглость ваша и самоуверенность выводят меня из себя.
– А почему я не могу быть самоуверенным? Я добился кое-чего в жизни, могу бывать вот в таких местах… – Алексей повёл рукой вокруг. – Имею право наслаждаться жизнью.
– Вот за то, что вы такого о себе высокого мнения, вы мне и не нравитесь. Вы ещё ничего не заработали. Вы вообще ещё никто, не имеете ни опыта, ни вкуса, а потому в том, как люди «добиваются», вы вообще ничего не смыслите.
– Это я-то ничего не смыслю? – Алексей расхохотался. – У меня есть деньги, Григорий Модестович. Я ворочаю миллионами.
– Не смешите меня, Лёша. Ворочать можно сено и говно, – лениво отмахнулся Машковский, – а с деньгами надо уметь обращаться. Деньги надо зарабатывать.
– Так мы и зарабатываем, – подключился к беседе приятель Алексея.
– Вы их не зарабатываете, а воруете, – отрезал Маш-ковский.
– Однако словечко вы нашли. Впрочем, вы разве не тем же самым занимаетесь?
– Я получаю комиссионные с тех сделок, которые помогаю организовать. Я не взял ни одного чужого рубля, я никогда не воровал, я получаю плату за мои услуги.
– Но не платите с них налогов, – заметил Алексей. – А во-вторых, комиссионные-то с ворованных денег.
– И всё же я не ворую, терпеть не могу воровства. Я долго не мог понять, почему вы все проявляете такую несдержанность, такую наглость…
– И к какому выводу вы пришли?
– Всё очень просто. Вы чувствуете свою неполноценность – хоть и не признаётесь себе в этом – и знаете, что ваш век там, наверху, в общем-то недолог. Поэтому стараетесь набрать побольше и побыстрее. И настолько спешите, что теряете над собой контроль. Вспомните, как в 1993 году в Верховном Совете обсуждали господина Шумейко. Ведь до смешного дошло тогда. Шумейко топором изрубил итальянскую мебель, которую ему подарил Якубовский, помните? Разбил и сжёг её, чтобы не было улик, а стоила эта мебель почти 80 тысяч долларов. Лично я не позволяю себе разбрасываться такими деньгами. Зачем брать то, что боишься показать?
– Я понимаю, о чём вы говорите. – Алексей почесал в паху. – Люди просто стремятся жить красиво.
– Один мудрец сказал: «Голод не тщеславен, ему довольно, если его утолят, а чем – ему нет дела. Остальное – муки злосчастной жажды роскоши».
– Если вы намекаете на всё это, – Алексей указал волосатой рукой на бассейн с нагими девицами, – то разве сами вы отказываетесь от такого образа жизни?
– Если я нахожусь в обществе красивых женщин, это не означает, что я жаден до них. Они для меня как картины. Ими можно любоваться. А вот Кугушев, например, не умеет любоваться… – Машковский кивнул на раскрасневшегося мужичка, тискавшего одну из разомлевших девушек. – И не умеет заниматься любовью. Он готов всё пожрать, не разбирая вкуса. Это не что иное, как жадность, нездоровая жадность. Похоть… Похоть по отношению к женщинам, деньгам, власти. Похоть во всём… Этого я не понимаю и не принимаю.
– Зачем столько критики, Григорий Модестович? Вы же не сторонник аскетизма.
– Я сторонник меры.
– Простой народ вдоволь посмеялся бы над этими словами.
– Мне нет дела до простого народа, нет дела до толпы, – равнодушно ответил Машковский.
– Предельно ясная позиция.
Машковский кивнул на резвившихся в воде купальщиц.
– Вот эти девочки – тоже народ. Но меня интересует только их красота и молодость, а их взгляды на жизнь меня не касаются. Вся их ценность – это их стройные тела. Когда-нибудь они, возможно, поумнеют и найдут себе иное применение. Каждый из нас создан, чтобы сыграть отведённую ему матушкой-природой роль. Кто-то должен писать картины, кто-то – ценить их.