Во втором часу у Руни
Шрифт:
– Послушайте, – сказал Макманус и налег внушительной грудью и локтями на стол. – А вы правда работаете в переплетной мастерской и живете дома, а сюда только мимоходом зашли... и... словом, вы меня не разыгрываете?
– Скажете тоже, – пылко заверила его девушка. – Да что вы себе думаете? С чего бы это мне вам заливать? Пойдите в мастерскую и спросите сами. Ей-ей, я вам все как есть рассказала.
– Все как есть, ей же ей? – сказал Хват. – Я ведь хочу, чтоб у нас все было по-честному, потому что...
– А почему?
– Сдаюсь, – сказал Хват. –
– А вы-то сами хотите, а, Эдди?
– Еще как! Только, понимаете, какая штука, я хочу, чтобы вы все мне... про себя по-честному рассказали. Когда парень дружит с девушкой... крепко дружит... ему, понимаете, какая штука, хочется, чтобы девушка была хорошая. Чтоб у них все было по-честному и чтоб она не подвела его.
– Вот увидите, Эдди, я вас не подведу.
– Знаю, что не подведете. Я верю, что вы мне все по-честному рассказали. И уж не сердитесь, что я вас так спрашиваю. Таких девушек, как вы, нечасто встретишь за полночь у Руни, да еще с папиросой в зубах.
Девушка покраснела и потупилась.
– До меня только сейчас дошло, – сказала она кротко. – А то ведь мне и в голову не приходило, что обо мне могут такое подумать. Но больше я сюда ни-ни. Теперь я после работы – прямиком домой. И если хотите, Эдди, я брошу курить... вот хоть сейчас.
Хват принял вид задумчивый, собственнический, строгий и в то же время сочувственный.
– Даме курить можно, – вынес он, наконец, свой вердикт, – только смотря где и когда. А почему можно? Да потому, что настоящей даме, без подделки, многое позволяется.
– А я все-таки брошу. Ничего хорошего в куренье нет. – Девушка смахнула окурок на пол.
– Смотря где и когда, – повторил Хват. – Как-нибудь вечерком я зайду за вами, мы найдем скамеечку поукромнее в Стюйвезант-сквере и подымим там в свое удовольствие. Но к Руни за полночь – ни ногой, заметано?
– Эдди, а я вам, ей-ей, нравлюсь? – Девушка встревоженно вглядывалась в загрубелое, но прямодушное лицо Хвата.
– Ей же ей.
– А когда вы придете ко мне?
– В субботу. Послезавтра вечерком вам подходит?
– Очень даже. Я буду вас ждать. Приходите к семи. Когда вы меня сегодня проводите, я вам покажу, где я живу. Смотрите, запомните дорогу. А пока, мистер Макманус, не вздумайте гулять с другими! Хотя, говори не говори, разве вас удержишь.
– Ей же ей, – сказал Хват, – рядом с вами другие девушки все равно что пугала огородные. Правда. Нет, я такой парень, что, если мне что понравится, я того не упущу. Ей же ей.
Снизу донесся громкий стук: кто-то напористо дубасил в парадную дверь. Подобный грохот мог производить лишь паровой молот или нога полицейского. Руни лягушкой отпрыгнул в угол, выключил свет и кубарем скатился по лестнице.
Комната погрузилась в темноту, лишь кое-где мигали красные глазки сигар и папирос. Грохот ударов возвестил, что противник снова пошел на приступ. Среди гостей началась легкая паника, шорох, перешептывание. В оранжевых отсветах горящих папирос было видно, как спокойный, невозмутимый, хладнокровный Фрэнк переходит от столика к столику.
– Сидеть тихо! – командовал он. – Не говорить, не шуметь. Все обойдется. Попрошу не беспокоиться. Мы никого не дадим в обиду.
Руби шарила по столу, пока ее руку не накрыла твердая ладонь Хвата.
– Эдди, а вы боитесь? – шепнула она. – Боитесь, что придется сесть на казенный кошт?
– Пока еще от страха зубами не лязгаю, – сказал Хват. – Небось Руни запоздал кое-кого подмазать. Не робейте, детка, со мной не пропадете.
Надо сказать, что Макманус только напускал на себя лихость. Полиция охотилась за обидчиком Быка Малони, Корригэн плыл по волнам океана, так что, попади он сейчас в облаву, ему конец! И надо же такому случиться, как раз когда он встретил Руби! И зачем только он покинул жилище верного Капулетти, хорошо бы сидеть сейчас там на верхотуре и штудировать розовые листки!
Руни, судя по всему, отпер парадную дверь и вступил в переговоры с представителями закона в темном коридоре нижнего этажа. Фрэнк встал в дверях наверху, изображая собой беспроволочный телеграф. Вдруг он захлопнул дверь, бегом пересек комнату и зажег на другом ее конце тусклый газовый рожок.
– Все сюда! – позвал он. – Побыстрее и попрошу без шуму.
Перепуганные гости ринулись к нему. Сподвижник Руни отодвинул потайную панель в стене, выходящей на задний двор, к которой заранее приставляли лестницу, дабы в случае необходимости посетители могли улизнуть.
– А теперь все вниз и на улицу, живо! – скомандовал Фрэнк. – Дам попрошу пропустить вперед! Потише, пожалуйста! Не толпиться! Вам ничего не грозит.
Хват и Руби, одни из последних, ждали своей очереди у потайной панели. Вдруг Руби, оттолкнув Хвата в сторону, отчаянно вцепилась ему в руку.
– Пока мы отсюда не ушли, – шепнула она ему на ухо, – и пока ничего не стряслось, Эдди, скажите мне еще раз... вы меня л... я вам, ей-ей, нравлюсь?
– Ей же ей, – сказал Хват, свободной рукой привлекая девушку к себе. – Я в вас врезался по уши.
Когда они опомнились, оказалось, что ловушка захлопнулась, а вокруг кромешная тьма. Последний из посетителей давным-давно спустился вниз. Сейчас они, спотыкаясь и хихикая, волочили лестницу где-то посередине двора к низенькому дому, через крышу которого лежал их единственный путь к спасению.
– Раз так, можно за те же деньги и посидеть, – угрюмо сказал Хват. – Как знать, вдруг Руни еще отобьется.
Они сели за ближайший стол, их руки снова нашли друг друга.
Но тут в дверь ввалились какие-то мужчины и стали ощупью пробираться в темноте. Один из них – а это был сам Руни – нашел выключатель и зажег свет. Другой оказался полицейским старой закалки – крупным, грузным, гневливым и грубым – словом, таким полицейским, встреча с которым не сулит ничего доброго. Он подошел к нашей парочке и улыбнулся девушке, как старой знакомой.