Вода и кораблики
Шрифт:
– Мудрено…
– У амебы все просто. Человек – не амеба.
Коль вдруг вспомнил про бутерброд. Осторожно положил его на блюдце. Почему-то стало страшно.
– Зачем ты говоришь все это? – тихо спросил он.
Гийом допил сок.
– Просто рассказываю, – он вдруг улыбнулся, и улыбка была обезоруживающей. – Ты делал доклад, теперь я сделал тебе доклад. Цели едины. Но люди сложнее, а значит, интереснее, а значит, лучше, чем то, на что они долго старались походить. Не надо ничего стесняться… Ладно, я должен встретиться с планетологами и сказать то, что тебе говорил. Насчет дилетантизма. А ты подумай
Коль уставился на свои руки – руки дрожали.
Серьезный разговор, очевидно, все-таки произошел. Теперь еще понять бы, что он значит.
Он так и сидел двадцать минут спустя, не притрагиваясь больше ни к еде, ни к питью, глядя на то, как вечерняя дымка окутывает степную гладь внизу и становится тепло-розовым недавно еще голубое небо над манящим горизонтом. Сзади раздались быстрые, легкие шаги. Обернулся. В горле мгновенно пересохло, и тревога забылась, только подспудно давила душу. Дембель-синдром. Женщина лет двадцати пяти, красивая, как все, стройная, как все, поспешно подошла от эскалатора к его столику, глядя на него неожиданно радостными глазами.
– Здравствуй, Коль. – сказала она. Черноволосая. Смуглая. Открытые плечи. И Южный вечер за окном. Ну, что ей, ведь это же мука… что ей?..
– Здравствуй, – ответил Коль.
– Извини, если помешала, – проговорила она и запнулась. – Мне сказали, Гийом здесь… – неуверенно прибавила она.
– Ах, Гийом…
Конечно, не к нему.
– Был, – стараясь не поникнуть хотя бы с виду, ответил Коль. – Мы с ним удрали с дискуссии. Откровенно говоря, я устал там торчать и понимать с пятого на десятое.
У нее вдруг потеплели глаза, будто он сказал нечто очень ей приятное.
– Посиди со мной, – вырвалось у него. – Что-то мне не по себе, – она тут же села напротив него, но он для верности дожал: – Гийом обещал вернуться, поговорив с планетологами…
А у нее вдруг задрожали губы. Словно он ни за что, ни про что назвал ее шлюхой. Но она тут же храбро улыбнулась.
– Хорошо, буду ждать.
В голове идиотски вертелся стандартный до анекдотности зачин: девушка, мы с вами встречались. Девушка, я вас где-то видел. И вы самая красивая из всех, кого я здесь до сих пор видел…
Разговор с Гийомом давил.
– Первый раз тебя вижу. Жаль.
Она опять чему-то обрадовалась.
– Мелькала бы каждый день поблизости, хоть бы глаза порадовались…
– Почему?
– Ты очень красивая.
Действительно, красивая. Что-то итальянское, наверное. Только села отвратительно: ног не видно, стол.
– Ты итальянка?
– Иллирийка.
– Тоже здорово. Ядран…
– Любишь море?
– До озверения. Гийом звал сегодня, но как-то… Я – и все врачи. Наверное, со всей аппаратурой. Унизительно.
– Не надо так думать, Коль. Разве забота унизительна? Ты столько перенес…
– На ногах.
Она только через секунду поняла игру слов. Засмеялась.
Как бы это пересесть, чтобы видеть ее всю.
– Хочешь, я возьму тебе соку? – спросил он.
– Нет, спасибо, Коль.
И стол, собака, просторный, коленками не стукнешься…
– Гийом не обещал вернуться, – вдруг сказал он. – Я соврал. Боялся, ты уйдешь.
Нет, что-то не так было между ним и ими. Ничего не возможно понять. Она расцвела, словно он сделал ей невероятный подарок.
– А я не ушла.
У Коля опять пересохло в горле.
– Как тебя зовут-то хоть?
– Светка.
– Светка… – со вкусом повторил он. – Ты извини, Светка, я сейчас действительно малость прибабахнутый. Пошутить толком не в состоянии. С Гийомом мы сейчас поговорили очень умно, очень серьезно и абсолютно непонятно.
– О чем? – тихо спросила она. Он только рукой махнул.
– Я восхищаюсь тобой, Коль, – сказала она. – Нет, не тем, что такой пилот, что водил машины в самых бешеных атмосферах, что крейсер в одиночку дотянул до Земли, это все тоже прекрасно, но это ремесло, рефлексы… Я – ассистирующий психолог… знаю, что говорю, мы занимались психографированием экипажа по засечкам ежедневных осмотров и тестов, которые вы делали так пунктуально… Это же кошмар, на утлом звездолетике вы столкнулись с такими силами… А ты вернулся добрее, чем был.
Вот это поехали за орехами, подумал Коль. Добрее… Да я бы тебя прямо здесь изнасиловал! Если аритмия позволит… и конвергенция эта, как ее… Нет, не позволит. И уважение не позволит – к женственности твоей и к чистым глазам… На языке завертелось жалкое, козлоногое, голозадое: «Тогда сжалься, давай переспим!»
Она покраснела, как маков цвет.
Учуяла что-то.
– Спасибо на добром слове, – сказал Коль мягко. – Знаешь, Светка, ты ужасно похожа на одну замечательную женщину, которую я очень любил. В той жизни. Просто вылитая.
Она вздрогнула крупно, трижды, словно кто-то невидимый отстегал ее кнутом. Но его уже понесло:
– Я улетел, а она осталась. Мы, наверное, еще до Тау не добрались, а она уже стала старушкой… а может, и умерла. Я ее до сих пор люблю… а ты просто вылитая. Я как ошалел, когда ты вошла. Поэтому извини, если я иногда… ну, смотрю слишком…
У нее, кажется, даже слезы навернулись. Ей нездоровится, может? Тьфу, какое теперь нездоровье. Неужели так сочувствует? Добрый знак…
В Кишиневе у Коля действительно была регулярная подружка, по выходным он мотался к ней с авиабазы. После второго аборта она что-то расклеилась, а тут как раз кликнули добровольцев для Аральской операции; Коль воспользовался случаем, подал заявление и, оказавшись героем, так и не вернулся. Получил два преданных письма уже в Звездном – и откуда узнала про Звездный? – но ни на одно не ответил, открылись другие горизонты… Да и совестно было перед нею.
Что, Гийом? Это ей сейчас рассказать? Это?!
– У вас были дети? – едва не плача, спросила Светка.
– У нее – наверное, – печально улыбнулся Коль. – Хорошо бы, если так. А я не успел.
Свечерело. В буфете стало сумрачно, затекала снизу, от степи, синева.
– Полетишь со мной к морю? – спросил Коль тихо. – Соглашусь и на врачей, и на их инвентарь. Мужская компания просто поперек горла встала.
У Светки было лицо обиженного ребенка.
– Коль, – позвала она, уже словно превозмогая себя. – О чем вы говорили с Гийомом? Расскажи мне, пожалуйста.