Водители
Шрифт:
– Живем по-старому, – как бы угадывая мысли Полякова, сказал Сергеев, – ни шатко ни валко: выполняем план, и слава богу.
– Прибедняешься, – попробовал шутить Поляков. – Тебя никак с первого места не спихнешь, а ты все «ни шатко ни валко».
– Уж ты брось. За май твоя база на первое место выходит, уж факт. Да ведь не в том суть. Сегодня я на первом месте, завтра – ты, а послезавтра – шиловские: тоже прут, не остановишь. И хорошо. Не для себя ведь работаем, для государства.
– Раз для государства, значит, и для себя, – заметил Поляков.
– И так можно
– Да, Константин Николаевич, побуду у тебя пару часиков – и домой. Ты уж, пожалуйста, отправь меня с попутной машиной.
Сергеев с досадой махнул рукой:
– Все торопишься. Отправлю тебя, когда надо будет.
– Нет, я серьезно.
– И я серьезно. Ты здесь гость, хозяин – я. Из-за тебя без обеда остался. А теперь терпи до ужина.
– Я уже пообедал, – улыбнулся Поляков.
– У кого?
– Шучу, шучу… Так, перекусил в буфете.
– То-то, – проворчал Сергеев, – с тебя станется. Моя старуха в твою честь все печи затопила.
– Правду говорю, Константин Николаич, мне к утру обязательно надо быть в Загряжске.
– Ну и будешь! Перекусим, поговорим о делах, и убирайся на все четыре стороны. Больно ты мне нужен!
Уютный домик. Обвитая зеленью веранда. Резные наличники.
Кусты акаций. Сарай, коровник, деревянные клети для кур.
– Солидное у тебя хозяйство, Константин Николаич, – говорил Поляков, моясь в небольшой баньке, расположенной в глубине сада и специально для него вытопленной.
– По-культурному живем, – вздохнул Сергеев. – У меня ведь, сам знаешь, гвардия: старуха, два сына, дочь, снохи, внуки, да и я по-стариковски люблю в огороде поковыряться. Как Мичурин сказал? Каждый человек должен в своей жизни посадить хоть одно дерево, так, что ли?
– Это верно, – сказал Поляков, вытираясь мохнатым полотенцем, – надо украшать жизнь!
– Ну и сложение у тебя, брат! – сказал Сергеев. – Илья Муромец, честное слово!
Поляков засмеялся:
– Тебе силенки тоже не занимать, недаром твоя старуха в оба за тобой смотрит.
– Это верно, – согласился Сергеев, – обижаться не могу. Порода такая: до ста лет живем, дед мой в восемьдесят женился. Только росточком бог обидел.
– Мал золотник…
– Я не о том. У тебя сила красивая, а у меня она какая-то куцая, черт ее разберет. Да ведь, конечно, – он вздохнул, – молодость. Тебе сколько? Сорок есть?
– Около того.
– Вот видишь! А мне уже шестой десяток на исходе.
Из предбанника они вышли в сад. Сквозь листву пробивались золотые лучи заходящего солнца, отбрасывая на дорожки длинные тени деревьев, кустов, высоких деревянных колышков на помидорных грядах. Смородина крохотными зелеными бутончиками уже пошла в ягоду, и ее сладковатый аромат мешался с запахом травы, первых цветов, распускающихся яблонь. Сад сиял всеми оттенками зеленого цвета, от салатного до темного. Поляков вдыхал воздух,
Обычно Сергеевы обедали в просторной кухне, но сегодня, по случаю гостя, в «зале» накрыли огромный стол под тяжелой, свисающей до пола скатертью. Обстановку этой комнаты, низкой и полутемной, дополнял диван с высокой спинкой, увенчанной деревянной полочкой, где по ранжиру стояли белые слоны. Потускневшая рама большого зеркала была скрыта темно-зелеными листьями фикусов, стоявших в больших деревянных кадушках.
Жена Сергеева, высокая сухощавая женщина с озабоченным лицом, прямые и строгие черты которого говорили о былой красоте, накрывала на стол. Ей помогали обе снохи.
Полотенце, поданное Полякову вместо салфетки, было расшито на концах красными петушками и курочками. Под клеенкой лежали деньги, предназначенные на текущие расходы. В граненых графинчиках переливались настойки и наливки домашнего изготовления, на тарелках громоздились закуски: соленые огурцы, маринованные грибки и помидоры, квашеная вилочная капуста, ветчина собственного изготовления, несколько желтоватая и жесткая.
И все же Полякова не оставляло то странное беспокойство, которое испытывает человек, попавший в дом, где только что произошла ссора: с приходом гостя она прекращена, но следы ее наложили на все тягостный отпечаток. Из-за дверей доносились приглушенные голоса, сердитое перешептывание, торопливые шаги, как будто два человека ссорились и кто-то третий уговаривал их замолчать, ссылаясь на присутствие в доме постороннего человека. Может быть, ничего этого не было, но Полякову так казалось: какие-то нервные шорохи, сердитое хлопанье дверями.
Сам Сергеев был невозмутим. Он сидел за столом без пиджака, расстегнув ворот рубашки с большой медной запонкой, обнажив заросшую рыжими волосами могучую грудь и толстую шею в глубоких, точно зарубцованных морщинах.
Поляков знал его манеру пить и знал также, что отказываться бесполезно. Две стопки выпили под огурчик, одну – под суп, густой и наваристый, распространявший вокруг клубы пара и дразнящий аппетит запах, потом еще одну – под суповое мясо, обильно смазанное горчицей, и, наконец, последние две – под второе: жареную свинину с картофелем.
С каждой рюмкой лицо Сергеева краснело и приобретало благодушно-лукавое и умильное выражение.
– И чего ты с ним ссоришься? – говорил он о Канунникове. – Случайный человек в нашем деле, случайно попал, случаем и уйдет. Подкапывается под тебя, а ты ему карты в руки.
– Зато к тебе благоволит, – заметил Поляков.
– Буду я из-за него кровь портить! С начальством, брат, нужно жить в ладах, чтобы работать не мешало. Возьми меня, сто процентов использования пробега, а ни с кем не ссорюсь.