Воды Экса
Шрифт:
Я как безумный повторял их, меряя шагами комнату. Мне недоставало воздуха.
Я лег, но заснуть не мог. Я вскочил, подошел к окну и отворил его. Погода была чудесная, небо искрилось звездами, воздух был напоен ароматами, все было прекрасно и радостно, ибо человек прекрасен лишь тогда, когда он счастлив.
Я подумал, что мирная природа, ночь, безмолвие успокоят меня; парк, в котором мы провели весь день, был тут, рядом… Мне захотелось отыскать в аллеях следы ее маленьких ножек, ступавших рядом со мной; мне захотелось поцеловать место
Только два окна светились на широком фасаде замка — это были окна ее спальни. Я прислонился к дереву и устремил взгляд на освещенные изнутри занавески.
Я увидел ее тень: она еще не ложилась, она бодрствовала, снедаемая, вероятно, как и я, пламенными мечтами, жаждой любви! Каролина! Каролина!..
Она стояла неподвижно и, казалось, прислушивалась. Вдруг она метнулась к двери рядом с окном. Возле ее тени возникла другая тень, их головы сблизились, и свет погас; я вскрикнул и застыл на месте, с трудом переводя дух.
Мне почудилось, что я ничего не видел, что это был сон… Я не сводил глаз с темных занавесок, но мой взор не мог пробуравить их.
Монах схватил меня за руку и до боли сжал ее.
— Ах, сударь, сударь, — проговорил он, — случалось ли вам ревновать?
— Вы убили их? — спросил я. Он судорожно расхохотался, но смех этот прерывался рыданиями; вдруг он вскочил на ноги, заломил над головой руки и откинулся назад, испуская нечленораздельные вопли.
Я поднялся с места и, обхватив его руками, воскликнул:
— Полно, полно, мужайтесь!..
— Я так любил эту женщину! Я готов был отдать ей мою жизнь до последнего вздоха, мою кровь до последней капли, мою душу до последней мысли! Она погубила меня и на этом свете, и на том, ведь, умирая, я буду думать о ней, вместо того чтобы думать о Боге.
— Отец мой!
— Да разве вы не понимаете, что я ничуть не изменился? Прошло шесть лет с тех пор, как я заживо погребен в этом склепе. Я надеялся, что витающая здесь смерть убьет мою любовь, но не проходит дня, чтобы я не катался по полу моей кельи, не проходит ночи, чтобы эта обитель не оглашалась моими воплями, и сколько бы я ни умерщвлял плоть, телесные страдания не утишили неистовства моей души!
Он распахнул рясу и показал мне свою грудь, израненную власяницей, которую он носил на голом теле.
— Взгляните сами, — добавил он.
— Так, значит, вы их убили? — повторил я свой вопрос.
— Я поступил много хуже, — ответил он. — Имелось лишь одно средство рассеять мои сомнения: простоять хотя бы до зари в коридоре, куда выходила дверь ее спальни, и посмотреть, кто выйдет оттуда.
Не помню, сколько времени я провел там: отчаяние и радость не знают счета времени. Небо на горизонте уже просветлело, когда дверь приотворилась, и я услышал голос Каролины. Как бы тихо она ни говорила, я прекрасно разобрал следующие слова:
«Прощай, Эммануэль, прощай, любимый! До завтра!»
Дверь тут же захлопнулась, и Эммануэль прошел мимо меня; не
Я вошел в свою спальню и рухнул на пол, мысленно перебирая всевозможные средства мести и призывая на помощь сатану; уверен, он внял моему молению. Я составил план действия и немного успокоился. Наутро я спустился к первому завтраку. Каролина стояла в коридоре перед зеркалом и прикрепляла к прическе веточку жимолости; я подошел к ней сзади, и она внезапно увидела мое отражение над своей головой; очевидно, я был очень бледен, ибо она вздрогнула и обернулась.
«Что с вами?» — спросила она.
«Ничего, сударыня, попросту я плохо спал».
«И какова же причина вашей бессонницы?» — с улыбкой осведомилась она.
«Письмо, которое я получил вчера вечером, после того, как покинул вас. Мне придется срочно ехать в Париж».
«Надолго?»
«На один день».
«Один день быстро пройдет».
«Бывает, что день тянется как год, а иной раз пролетает, как час».
«К которой же из двух категорий следует, по-вашему, отнести вчерашний день?»
«К категории самых счастливых дней. Такие дни встречаются лишь раз в жизни, сударыня, ибо счастье, достигнув своего предела, не увеличивается, а идет на убыль. Когда в древности люди доходили до этого состояния, они бросали в море какую-нибудь драгоценность, чтобы обезвредить злых духов. Пожалуй, вчера вечером мне следовало поступить точно так же».
«Какой вы еще ребенок», — проговорила она и оперлась на мою руку, чтобы войти в столовую.
Я поискал глазами Эммануэля — его нигде не было. Оказывается, он уехал с раннего утра на охоту. О, они приняли все меры, чтобы никто ничего не заметил, даже нежного взгляда.
После завтрака я попросил у Каролины адрес ее нотного магазина, сказав, что мне надобно купить несколько романсов. Она написала его на клочке бумаги и передала мне. Ничего другого мне не требовалось.
Я велел оседлать себе лошадь: ехать в тильбюри мне не хотелось — надо было торопиться. Каролина вышла на крыльцо, чтобы проводить меня; пока она могла меня видеть, я ехал шагом; потом за первым же поворотом пустил моего коня во весь опор и отмахал десять лье за два часа.
В Париже я побывал у банкира моей матери и взял у него тридцать тысяч франков, после чего отправился к Эммануэлю. Я вызвал его камердинера и, затворив дверь комнаты, где мы были одни, сказал ему:
«Том, хочешь получить двадцать тысяч франков?»
Том выпучил глаза.
«Двадцать тысяч?» — переспросил он.
«Да, двадцать тысяч франков».
«Хочу ли я получить их… Понятно, хочу!»
«Быть может, я обманываюсь, — продолжал я, — но сдается мне, что даже за половину этой суммы ты согласишься на поступок много хуже того, о котором я хочу тебя попросить».
Том улыбнулся.
«Вы не слишком лестного мнения обо мне, сударь», — сказал он.
«Нет, ибо я знаю тебя».
«Коли так, говорите».