Воды слонам!
Шрифт:
– А у него есть шанс выкарабкаться? Ну, хоть какой-нибудь?
Я колеблюсь, с языка готова сорваться ложь, но у меня не получается выговорить нужные слова.
– Можешь сказать мне все, как есть, – говорит она, – я должна знать.
– Нет. Боюсь, шансов у него никаких.
Она кладет руку ему на загривок.
– Тогда обещай, что это будет быстро. Не хочу, чтобы он мучился.
Поняв, чего она хочет, я закрываю глаза.
– Обещаю.
Она встает и смотрит на него сверху вниз. Ее стоицизм изумляет меня и помогает сохранить
Я смотрю на нее в оцепенении. Сестер у меня нет, а если мне когда и случалось утешать женщину, то по куда как менее значимым поводам. Помешкав, я кладу руку ей на плечо.
Она поворачивается и падает прямо на меня, уткнувшись мокрым носом в мою фрачную рубашку – то есть на самом деле в рубашку Августа. Я глажу ее по спине, уговариваю не плакать, постепенно ее слезы переходят в судорожную икоту, и наконец она от меня отстраняется.
Глаза и нос у нее покраснели и опухли, лицо лоснится от слез. Она всхлипывает и вытирает ресницы ладонями, но без толку. Тогда она расправляет плечи и уходит не оглядываясь, и стук ее высоких каблучков разносится по всему вагону.
– Август! – я стою рядом с его постелью и трясу его за плечо. Он вяло переворачивается на другой бок, бесчувственный, словно труп.
Я склоняюсь над ним и кричу прямо в ухо:
– Август!
Он раздраженно ворчит.
– Август! Проснитесь же!
Наконец он начинает шевелиться и прикрывает глаза ладонью.
– Боже милостивый! – бормочет он. – Боже милостивый, у меня же голова сейчас лопнет. Закрой занавески, а?
– У вас есть ружье?
Отведя ладонь от лица, он садится на постели.
– Что?
– Мне нужно пристрелить Серебряного.
– И думать забудь.
– У меня нет выбора.
– Ты же слышал, что сказал Дядюшка Эл. Если с лошадкой хоть что-нибудь случится, тебя выкинут.
– То есть?
– Сбросят с поезда. Прямо на ходу. Если тебе повезет, и неподалеку будут семафорные огни, может, ты даже доберешься до города. Если нет, ну, тогда остается надеяться, что дверь откроют хотя бы не на мосту.
И тут до меня доходит, что имел в виду Верблюд, говоря о свидании с Чернышом. И о чем они все твердили, когда меня в первый раз отвели к Дядюшке Элу.
– В таком случае я рискну и останусь здесь, пусть поезд отправляется без меня. Но лошадь в любом случае придется пристрелить.
Август смотрит на меня в упор из запавших глазниц.
– Дерьмово, – наконец произносит он, спускает ногу с кровати, усевшись на самый край, и трет небритые щеки. – Марлена знает? – наклонившись, он почесывает ноги в черных носках.
– Да.
– Черт! – говорит он, вставая и хватаясь за голову. – Эл будет рвать и метать. Ладно, через
Я разворачиваюсь, чтобы уйти.
– Послушай, Якоб!
– Да?
– Сними сперва мой фрак, ладно?
Вернувшись к нашему вагону, я обнаруживаю, что внутренняя дверь открыта. Не без трепета душевного заглядываю внутрь, но Кинко нет. Я захожу и переодеваюсь, а через несколько минут появляется Август с ружьем.
– Вот, – говорит он, взбираясь в вагон, и протягивает мне ружье и две пули.
Одну я кладу в карман, а вторую возвращаю:
– Мне понадобится только одна.
– А если промажешь?
– Не городите вздора, Август, я же буду рядом с ним.
Он смотрит на меня в упор и забирает лишнюю пулю.
– Ну, ладно. Только уведи его подальше от поезда.
– Шутить изволите. Он же не может ходить.
– Но ведь не здесь же. Там рядом с вагоном другие лошади.
Теперь моя очередь смотреть на него в упор.
– Вот дерьмо! – говорит наконец он, прислоняясь к стене и барабаня пальцами по доскам. – Ну, хорошо. Пусть.
Он подходит к двери.
– Отис! Джо! Уведите отсюда лошадей. И подальше, хотя бы до второй части состава.
Из вагона раздается бурчание.
– Да знаю я, – говорит Август. – Но им придется там подождать. Да знаю, знаю. Я поговорю с Элом и скажу, что у нас… некоторые затруднения.
Он вновь поворачивается ко мне:
– Пойду поищу Эла.
– Поищите лучше Марлену.
– Но ведь ты же сказал, что она знает.
– Знает. Но мне не хотелось бы, чтобы она была одна, когда услышит выстрел. А вам?
Август смотрит на меня долгим и тяжелым взглядом, а потом спускается по сходням, топая с такой силой, что доски подпрыгивают под тяжестью его шагов.
Я выжидаю не меньше четверти часа, чтобы Август успел найти Дядюшку Эла и Марлену, а рабочие увели лошадей подальше.
Наконец я беру ружье, заряжаю и взвожу курок. Серебряный лежит, вжавшись мордой в самый конец стойла, уши у него подергиваются. Наклонившись, я провожу пальцами по его шее. А потом, приставив дуло к шее под левым ухом, жму на курок.
Звук выстрела оглушает меня, приклад бьет в плечо. Лошадь последний раз дергается всем телом и замирает. Издалека до меня доносится слабое безнадежное ржание.
Когда я выбираюсь из вагона, у меня звенит в ушах, но даже несмотря на этот звон мне кажется, что вокруг стоит жуткая тишина. У вагона толпятся люди. Они стоят неподвижно, с вытянувшимися лицами. Один из них снимает шляпу и прижимает к груди.
Я отхожу от поезда на несколько десятков ярдов, взбираюсь на заросший травой вал и принимаюсь растирать плечо.
Отис, Пит и Граф заходят в вагон и возвращаются, волоча безжизненное тело Серебряного за веревку, привязанную к задним ногам. Его огромный белоснежный живот с черными крапинками гениталий кажется очень уязвимым, а голова мотается в такт рывкам.