Воды слонам!
Шрифт:
Около часа я сижу, тупо уставившись на траву под ногами. Сорвав несколько травинок, ковыряюсь ими под ногтями и размышляю, почему, черт возьми, они его так долго утаскивают.
Вскоре ко мне подходит Август. Взглянув на меня, он наклоняется и забирает ружье. А я ведь даже не помнил, что взял его с собой.
– Пойдем, дружище, – говорит он. – Ты же не хочешь здесь остаться.
– Пожалуй, хочу.
– Забудь, что я тебе говорил. Я был у Эла, с поезда никого не сбросят. Все нормально.
Я продолжаю угрюмо смотреть себе под ноги. Через некоторое время Август присаживается рядом:
– С
– А как Марлена? – спрашиваю я.
Внимательно на меня посмотрев, Август достает из кармана рубашки пачку «Кэмела» и предлагает мне закурить.
– Нет, спасибо, – отвечаю я.
– Это первая лошадь, которую ты пристрелил? – спрашивает он, вытаскивая сигарету из пачки зубами.
– Нет. Но отсюда не следует, что мне это нравится.
– Это часть профессии ветеринара, малыш.
– Каковым я, по сути, не являюсь.
– Ну, не пришел на экзамен. Тоже мне беда.
– Представьте себе, да.
– Да нет же! Ну, еще одна бумажка, даром никому не нужная. Ты теперь в цирке. А здесь свои законы.
– То есть?
Он машет рукой в сторону поезда.
– Скажи, ты правда считаешь, что это самый великолепный цирк на земле?
Я не отвечаю.
– Ну же? – торопит он, прислоняясь ко мне плечом.
– Не знаю.
– Нет, нет и нет. Хорошо, если это пятидесятый по счету из самых великолепных цирков на земле. У нас не больше трети мощностей Ринглингов. Ты уже знаешь, что Марлена – отнюдь не королева румынская. А Люсинда? Думаешь, в ней на самом деле восемьсот восемьдесят пять фунтов веса? Ничего подобного – сотни четыре, не больше. И неужели ты веришь, что татуировки Фрэнку Отго сделали голодные людоеды на Борнео? Да нет же, черт возьми! Он состоял в Передовом отряде, развозил шесты и девять лет делал себе эти наколки. А знаешь, что вытворил Дядюшка Эл, когда у нас сдох бегемот? Заменил воду на формалин и показывал зверюгу дальше. Так что мы две недели катались с маринованным бегемотом. Все это одна большая иллюзия, Якоб, и здесь нет ничего плохого. А чего еще, по-твоему, люди от нас хотят? Вот ровно этого и хотят, чтоб ты знал.
Он встает и протягивает мне руку. Помедлив, я берусь за нее, и он помогает мне встать.
Мы шагаем к поезду.
– Черт возьми, Август! – говорю я. – Чуть не забыл. Кошки не кормлены. Нам пришлось выбросить их мясо.
– Все в порядке, малыш, – отвечает он. – О них уже позаботились.
– Что значит позаботились? Я останавливаюсь на полпути.
– Август! О чем это вы? Как так позаботились?
Но Август шагает вперед, не оглядываясь, а на плече у него болтается ружье.
ГЛАВА 8
– Эй, мистер Янковский, проснитесь! Вам снится что-то странное.
Я широко открываю глаза. Где это я?
Вот черт.
– Ничего мне не снилось, – возражаю я.
– Но ведь вы говорили во сне, тут уж не поспоришь, – отвечает сиделка. Снова эта милая негритяночка. И почему я вечно забываю, как ее зовут? – Что-то о голодных кошках – как, мол, можно кормить их серебром? Бросьте уже беспокоиться об этих кошках, их наверняка накормили, пусть даже после того как вы проснулись. А с чего вдруг на вас надели эту штуку? – недоумевает она, расстегивая липучки на наручниках, скрепляющих мои
– Вы ведь не пытались сбежать отсюда, верно?
– Нет. Но я осмелился выразить свое недовольство той размазней, которой нас здесь потчуют, – я отвожу взгляд. – Ну, а потом моя тарелка вроде как соскользнула со стола.
Она перестает заниматься наручниками и, оглядев меня, вдруг начинает хохотать.
– Экий вы живчик! – восклицает она, растирая мне запястья теплыми ладонями. – Бог ты мой!
И вдруг меня озаряет: Розмари! Ха. Стало быть, я еще не окончательно спятил.
Розмари. Розмари. Розмари.
Как бы запомнить? Может, сочинить стишок? Допустим, нынче утром мне удалось припомнить ее имя, но отсюда не следует, что память не подведет меня завтра или даже сегодня после обеда.
Она подходит к окну и поднимает жалюзи.
– Я бы попросил! – сердито восклицаю я.
– Вы о чем? – удивляется она.
– Может, я и не прав, но разве это не моя комната? А что если мне не хочется, чтобы жалюзи были открыты? Послушайте, меня уже доконало, что всяк здесь думает, будто бы знает лучше меня, чего мне хочется.
Пристально поглядев на меня, Розмари опускает жалюзи и удаляется, хлопнув дверью. Я смотрю ей вслед, от удивления открыв рот.
Через какое-то мгновение в дверь трижды стучат, после чего она чуть приоткрывается.
– Доброе утро, мистер Янковский! Вы позволите?
Черт подери, что за игру она тут затеяла?
– Я спрашиваю, вы позволите мне войти?
– Да, конечно, – лепечу я.
– Премного вам благодарна, – говорит она, останавливаясь в ногах у моей постели. – Скажите, а что если я открою жалюзи и впущу сюда, наконец, свет? Или вы предпочтете сидеть день-деньской в кромешной тьме?
– Да, пожалуйста, откройте. И прекратите уже это безобразие.
– Это не безобразие, мистер Янковский, – отвечает она, подходя к окну и открывая жалюзи. – Ни в коей мере. Я просто никогда об этом не задумывалась, и спасибо вам, что открыли мне глаза.
Она что, издевается? Я прищуриваюсь и пытаюсь понять по ее лицу, что происходит.
– А скажите, вы ведь, наверное, предпочтете позавтракать у себя в комнате?
Я не отвечаю – до сих пор не понял, насколько она всерьез. Подумать только, ведь это даже записано у меня в карте, а они каждое утро задают все тот же дурацкий вопрос. Ну, конечно же, я предпочел бы позавтракать в столовой. Съедая завтрак в постели, я чувствую себя инвалидом. Однако перед завтраком обычно меняют пеленки, и в вестибюле до того пахнет фекалиями, что я боюсь, как бы меня не вырвало. Лишь через час-другой они обмоют, накормят и вывезут наружу всех, кто сам уже не встает – только тогда и можно будет высунуть нос в вестибюль.
– Так вот, мистер Янковский. Если вы хотите, чтоб было по-вашему, хотя бы намекните, что вам придется по нраву.
– Да. Пожалуйста. Конечно-конечно, – отвечаю я.
– Ну, договорились. Хотите перед завтраком принять душ?
– Ас чего вы взяли, что мне нужно в душ? – оскорблено вопрошаю я, хотя отнюдь не уверен, что мне туда не нужно.
– Сегодня вас придут навещать, – отвечает она все с той же ослепительной улыбкой. – А еще сдается мне, что вы были бы не прочь навести лоск перед сегодняшней послеобеденной вылазкой.