Водяной
Шрифт:
— В кормовой кухне.
Мы стояли в комнате, тускло освещенной лампами дневного света. На полу тут и там валялись остатки разделанной рыбы — плавники, хвосты, высохшие рыбьи головы. На массивном цементном помосте — гигантская мясорубка. В нижней части — толстая труба, ведущая к большому жестяному противню. Вдоль стен — мешки с рыбной мукой и зерном. Под потолком — огороженная листами шифера антресоль, туда вела узкая ржавая лестница. Там тоже валялись какие-то мешки.
— Ты раньше здесь бывал?
— Тысячу раз. Но после того, как
— И где он?
— Думаю, там… — Томми показал на двустворчатую застекленную дверь.
Я заглянула — и в глазах мгновенно закипели слезы. Водяной лежал в холодильной камере на боку, прикованный цепью к трубе в полу. На запястьях, если их так можно назвать, — наручники, мало того, пальцы замотаны толстой леской. И хвост тоже прикован цепью, запертой на висячий замок. Сверху подвешен садовый шланг, из него течет тонкая струя воды, направленная только на туловище.
Он не шевелился. Глаза закрыты и почти залеплены гноем и свернувшейся кровью. Перепонки на пальцах лопнули. Я заметила, что на ране в щеке почернели края — наверное, уже отмирает ткань. По всему телу чуть не дюжина свежих ран.
— Что они наделали? — Я хотела крикнуть, но вместо крика получился хриплый шепот.
— Не знаю…
— Ты что, не видишь? Он же весь изранен…
На полу рядом валялся кухонный нож. Неужели они резали его заживо этим ножом?
— Найди выключатель, — попросила я, — он не переносит света.
Томми с трудом нашел выключатель. Теперь сюда проникал только мертвенный свет из кухни.
— Иди ты первая, — сказал он.
Водяной лежал в тесной каморке на боку, совершенно неподвижно. Я прислушалась — ни звука. На какой-то момент мне показалось, что мы опоздали, что он уже умер… и тут же решила, что никогда себе этого не прощу. Но нет, от тела исходило тепло, и вода, стекающая на грудь, как бы испарялась.
— Не бойся, — сказала я тихо, — никто тебя не обидит.
И тут я впервые поняла, насколько он огромен. Если бы я легла с ним рядом, лицом к лицу, ноги мои оказались бы на уровне в лучшем случае пупка. Я положила руку на его странный, похожий на дельфиний лоб. Лоб горячий — должно быть, жар. И тут я услышала тихий, шелестящий звук из гортани и увидела слабое, остановленное цепью движение хвоста.
— Ты меня слышишь? — прошептала я. — Узнаешь?
И он ответил. Не сразу, но ответил. Беззвучно, но совершенно понятно. Да, он меня слышал, он знал, кто я, и знал, что я не одна.
— Это друг, — прошептала я. — Не бойся его. Я же сказала, что вернусь.
Томми стоял в проеме двери, бледный, точно увидел привидение.
— Ты была права, — сказал он, тоже почему-то шепотом. — Я слышу его, Нелла. Он разговаривает с нами…
Я осматривала израненное тело и думала, что никогда и никому не смогу объяснить, как это может быть. Никогда и никто не поймет, как можно разговаривать без слов и даже без звуков. И я не понимаю, и все же это так. Невероятное существо ясно дало нам понять, что оно думает. И это вовсе не мое воображение — Томми услышал его так же ясно, как и я.
— Это мазь для обработки ран, — Томми показал мне на большой тюбик, — бактерицидная… или как там она называется. Фермеры ей пользуются, когда у коров воспаляется вымя…
Хотел еще что-то сказать, но покачал головой и сделал шаг вперед.
— Хорошо, начнем с этого.
— Сначала же надо их промыть, — сказал он. — Раны надо промыть. Вода есть. И хорошо бы найти мыло…
Он все еще не решался подойти ближе чем на пару метров.
— Он тебя не тронет, — заверила я его. — Он знает, кто друг, а кто враг. И посмотри на него… Что он может сделать? Связанный, израненный, в лихорадке…
Томми опять покачал головой и присел рядом на корточки.
Мы работали больше часа. Промыли раны и обработали мазью. Повсюду, по всему его огромному телу, были порезы и ушибы. Голова размозжена еще в одном месте. Наверное, это когда кто-то из братьев Томми бил его домкратом. Человек никогда бы не выжил. Да и зверь, пожалуй. Но здесь мы имели дело с чем-то другим. Конечно, ему было больно, но боль словно бы его и не беспокоила. Хуже с температурой. Он знал и дал нам понять: чтобы выжить, он должен справиться с лихорадкой.
Мы промыли рану в щеке, я осторожно срезала ножом почерневшие края и обработала аптекарским спиртом и мазью. Томми сказал, что надо остановить гниение, иначе оно распространится дальше.
Было очень странно дотрагиваться до его тела. Грубая кожа, как у кита или дельфина. Мощные, упругие мускулы — настоящий зверь и в то же время человек… Он позволил нам до него дотрагиваться, мне казалось это высшей милостью. Пока мы с ним возились, он был с нами, мы слышали… я даже не знаю, как объяснить, мы слышали какую-то мелодию… даже не слышали, а ощущали — прекрасную мелодию, полную благодарности и покоя, он словно впустил нас в свой внутренний мир и все время убеждал, что он нам верит, чтобы мы его не боялись. Он старался понять, где находится, в какой странный и жуткий мир попал, и будто спрашивал, как ему вернуться назад, в свою привычную, темную и влажную стихию. Иногда поток мыслей прерывался, он впадал в забытье, и только изредка огромное тело его вздрагивало — так вздрагивают дети во сне.
Он приоткрыл рот и высунул язык — захотел пить, и мы направили струйку воды из шланга ему в рот, но, когда Томми принес из кухни рыбу, водяной отвернулся. Я слишком слаб, услышали мы.
Я вышла пописать и задумалась. Что делать дальше? Раньше я почему-то не думала об этом — главное было проникнуть на звероферму и попытаться помочь водяному. Со временем мы обязательно выведем его отсюда, но пока это невозможно, он сам сказал, что слишком слаб, и потом, нам нужен инструмент, чтобы снять наручники, открыть замок на цепи… а как мы его перенесем? И куда?