Водяной
Шрифт:
— Что-то случилось, Нелла? У тебя такой странный вид…
— Почему?
— Все время где-то пропадаешь…
В глазах его заполоскался страх. Со мной ничего не должно случиться. Если меня не будет, он пропадет.
— И никогда не говоришь, чем занимаешься.
— Ничего страшного. Не волнуйся, братик…
— Но это как-то связано с Герардом? Или еще что-то случилось?
У меня перед глазами опять начали мелькать картинки со зверофермы, но я сделала усилие и отогнала их, отделалась легким приступом тошноты.
— Нет, конечно. Я же говорю — не волнуйся.
Похоже, моя ложь его обрадовала. Потому что он так хотел. Если меня не будет, у него не будет ничего. За моей спиной начинается растущая с каждым днем пустота.
— Хочешь, расскажу тебе историю? Был мальчик, и звали его Роберт. Он жил в Скугсторпе, маленьком поселке под Фалькенбергом, на улице с цветочным именем. У всех улиц в Скугсторпе цветочные имена…
— Не обязательно рассказывать… важно, что ты со мной.
Он чуть сильнее косил, когда улыбался. Очки грязные, и вид у него очень усталый. Мы оба устали, и он, и я, — от одной только мысли, что отец в доме.
Через пару часов они угомонились. Может, музыка надоела, а может, кто-то был не настолько пьян, чтобы хватило ума догадаться, что соседи позвонят в полицию. Замолчал Мик Джаггер, крики прекратились. Я услышала мамин смех и незнакомые мужские голоса. Шутили с ней, наверное.
Мысли против воли все время возвращались к звероферме. Когда они уехали, мы перелезли через забор, побежали в «Кварнен», [22] зал для пинбола в Улуфсбу, и просидели там несколько часов — обсуждали, что теперь делать. Меня всю трясло, то и дело начинало тошнить, и я ничего не могла с этим поделать. Необходимо составить какой-то план. Мы должны ему помочь — во что бы то ни стало! Мы должны забрать его, перевезти куда-то, где он мог бы хоть немного восстановить силы. До самого вечера перебирали все возможные варианты, ничего не придумали, а Томми уже надо было возвращаться домой.
22
«Кварнен» (шв. Kvarnen) — мельница.
Все было бы куда проще, если бы я только могла просто-напросто плюнуть на всю эту историю, решить, что это всего лишь странный сон, что-то вроде кошмара, нечто несообразное, не имеющее к моей жизни никакого отношения. Но так не получалось. Он был. Водяной нам не приснился. И мы ему нужны.
Я задумалась и вздрогнула — услышала на лестнице чьи-то шаги.
— Роббан, ты тут? Какого хрена ты заперся?
Отец. Пьяный.
— Это я заперла, — поспешила сказать я. — Мало ли что.
— Давайте выходите. Хочу с вами поговорить. С обоими.
И, не дожидаясь ответа, пошел вниз. Знал, что протестовать мы не осмелимся.
Через минуту мы стояли в гостиной. Кроме родителей там были еще двое. Один выглядел так, словно не снимал одежду не меньше недели и спал в ней же. Настоящий бомж. И еще один, помоложе, с глазами наркомана. Я его узнала — это он вошел с сигаретой в холодильную камеру вместе с Йенсом.
— А знаешь, почему у негров розовые ладони? — спросил он отца. — Это потому, что они стоят на четвереньках, когда их красят из пульверизатора… До чего ж популярны были эти истории! У ребят просто челюсти отваливались от хохота. А почему у них такие большие бумажники? Потому что им платят бананами. А носы почему плоские? — Он поднял руку с оттопыренной ладонью, будто останавливал кого-то. — Хальт! Только для белых! А уши почему большие? — Он притворился, что орет кому-то в ухо: — А, ты все же пролез сюда, сукин сын!
Мама танцевала сама с собой, без партнера. Закрыла глаза и покачивалась в такт музыке; слава богу, хоть громкость убавили. Над проигрывателем склонился еще один: Лейф.
— А про евреев? Помнишь? Как уместить тысячу жидов в «фольксвагене-жуке»? Один спереди, другой сзади, а остальные в пепельнице. Это же гениально!
Он явно чего-то нанюхался или укололся — зрачки расширены, челюсти напряжены, все время точно жует что-то. Папа внезапно повернулся к нам:
— Вот вы где! Расслабьтесь, что это вы как пыльным мешком трахнутые!
На нем та же рубашка, что и на ферме. Пятно крови на нагрудном кармане. И это мой отец, господи, это же мой отец…
— Мне нужна твоя комната, Нелла.
Я молча кивнула.
— На несколько недель, не больше. Мне надо кое-что туда положить.
«Кое-что». Контрабандные сигареты, ясное дело. Пятьдесят блоков, не станет же он держать их в гостиной. И, должно быть, не только сигареты. Для пятидесяти блоков он нашел бы место.
— Так что, будь любезна, возьми, что тебе нужно, и отваливай к Роберту.
— Прямо сейчас?
— А ты как думала? Через год? Роббан, помоги сестре.
Наркоман не спускал с меня глаз, и взгляд его мне очень не нравился. Он мысленно меня раздевал и фантазировал, что бы стал со мной делать. Я взяла брата за руку, и мы пошли к двери.
— Ничего страшного, Нелла, — заплетающимся языком пробормотала мама. — Всего несколько недель… а потом переедешь назад. Положишь матрас рядом с кроватью Роберта, и будет очень уютно. Оч-чень уютно… С уроками пожо… поможешь… И кстати, Роберт, у папы есть для тебя подарок.
Мне хотелось поскорее уйти, но Роберт при слове «подарок» остановился как вкопанный и улыбнулся. Папа достал из кармана брюк очешник, открыл и протянул ему новые очки:
— Ты слышал, что я сказал про твои очки. В них стыдно людям показываться.
— Но это же очки для чтения…
— И что? Ходишь, как бомж, в заклеенных очках. Срам, да и только. Попробуй эти!
Роберт был прав. Это очки для чтения. Такие же, как у нашей англичанки, только стекла потолще. Отец вырвал у него очки и надел на него новые.
— Я ничего не вижу, папа… Правда, ничего…
— Кончай нытье. Я их купил у знакомого, показал ему твой рецепт, и он сказал — все в порядке.
— Для чтения — да, но вдаль я ничего не увижу. Меня начнет тошнить.
— Ничего, привыкнешь. Расслабься, Роббан.
— Папа, пожалуйста, отдай мне старые. В этих я ничего не вижу.
Отец наградил его ледяным взглядом, взял старые очки и сломал их пополам:
— Получи! Может, приклеить их тебе намертво на морду? От этого дерьма давно пора было избавиться, не понимаю, как твоя мать это терпела.