Военная контрразведка. Эпизоды борьбы
Шрифт:
В результате победоносного завершения этой операции только подобрано было с полей сражения более 140 тыс. убитых непрошеных гостей. А скольких врагов Сталинградская земля не показала — спрятанных в осыпавшихся траншеях и погребенных под обломками обрушившихся стен зданий в городе. В плен попало более 91 тыс. человек, в том числе свыше 2,5 тыс. офицеров, а также 24 генерала…
Допрос подходил к концу. Полковник, хлебнувши горячего чая, стал уже успокаиваться. Но вдруг из чемодана военный контрразведчик высыпал на стол документы — тетради и фотографии. Бойе напрягся и задрожал — понимал, что последуют вопросы, на которые нужно будет честно
Немец, наверное, проклинал себя за ту тщеславную мысль, толкнувшую его в эпистолярном жанре обратиться к потомкам в ходе хронологии событий на оккупированных территориях Украины и России, где его подчиненные не сражались, а хозяйничали и упивались властью.
Да, он со своим палачами из 134-го пехотного полка больше воевал с мирным населением, чем с бойцами Красной Армии.
«Дранг нах Остен» хотелось запечатлеть в мельчайших подробностях, показав в них степень личного участия в завоевании жизненного пространства Третьему рейху для «нового порядка» на этих землях.
Капитан Федоров придвинул лампу поближе к документам и стал внимательно, сначала молча, пробегать по строчкам…
«По всей видимости, он знает немецкий язык, — подумал Бойе. — Да, вопросы неизбежны».
Тетради составляли своеобразный дневник полковника. Это был готовый материал для пропагандистской книги, которая встретила бы одобрение у самого Геббельса. На каждой обложке его записей красовался отрезок боевого пути части с одной и той же надписью — «История 134-го пехотного полка, или Борьба немецкого мастера против Советов».
Документы же штаба и вся канцелярия давно сгорели или остались лежать вместе с её обитателями под кирпично-бетонными развалинами здания. Как потом выяснилось, это была школа.
В блиндаже было тихо. И вдруг словно разверзлось небо, зловеще для пленного загрохотал по-немецки простуженный баритон капитана:
«…Проезжаем старую немецкую границу. Мы в Польше. Везде видим евреев. Уже давно пора, чтобы эта страна перешла в порядочные руки империи.
…22 июня полк занимает укрепления, ещё одни ночь и тогда начнется невиданная борьба порядка против беспорядки, культуры против бескультурья, хорошего против плохого. Ник мы благодарны фюреру, что он вовремя заметил опасность и неожиданно ударит. Ещё только одна ночь!
За рекой Буг стоит враг. Стрелки часов медленно движутся. Небо розовеет. Три пятнадцать! Ударила наша артиллерия. Огонь ведется из сотни стволов. Передовые группы бросаются в лодки и переправляются через Буг. Бой начался! Неожиданный удар удался — другой берег наш! Звучат выстрелы. Здесь горит дом, том — соломенный стог. Первое сопротивление сломлено. Теперь вперёд, дальше!..»
А вот какие воспоминания об этом же дне родились у полковника в отставке Козловцева Леонтия Ивановича, в то время лейтенанта военной контрразведки:
«Впечатление страшное по своему апокалипсическому накалу. Брест обстреляли и бомбили сразу же с началом фашистского вероломства. Артподготовка частей вермахта началась в 3:15. Каждые 4 минуты огневой вил продвигался на 100 метров вперед… День превратился в ночь
Когда писались эти прозаические строки, автору захотелось откликнуться на них коротеньким стихотворением:
Он служил на западе — у Буга, Встретив тут июня грозный день. Не успев чирннуть в письме подруге, Нон бессмертья набежала тень. А она ждала вестей из Бреста, В мыслях из далёной стороны… Женщина состарилась невестой, Став новей невестою войны!Пройдет всего месяц, и тональность гитлеровского полковника несколько поменяется. Он с нескрываемым раздражением заметит:
«Мы все удивлены, как выглядит Россия. У многих пропала надежда на хлебный рай на Украине. Мы возмущены тем, что увидели в этом «раю» Советов. Полное бездорожье. Крытые соломой глиняные домишки с маленькими окошками. Кроме полуразрушенной халупы, поры курей и одной свиньи крестьянин ничего не имеет. И это называется рай Советов?!»
С другой стороны, всё большее изумление вызывало у Бойе растущее сопротивление советских воинов. Особенно ночные атаки наших воинов, попавших в окружение. Они не желали сдаваться на милость оккупантам и делали всё возможное, чтобы вырваться из полуплена. А он был в виде, говоря военным языком, «петли», «мешка» или «котла».
А вот к концу 1941 г. от былой уверенности у автора дневника не остается и следа:
«…Противник укрепляется. Продвижение всё ухудшается. Мы застреваем по колено в грязи. Машины и повозки безнадежно вязнут или скатываются но обочину. Днем и ночью слышны крики и ругань…»
Военный контрразведчик перестал читать дневниковые записи, затем тряхнул бумажный пакет, и оттуда посыпались черно-белые фотографии разных размеров. В них кровавые сцены: горящие дома, отрубленные головы, повешенные на деревьях и телеграфных столбах, разрушенные церкви, истерзанные тела мирных граждан, массовые сцены расстрела цивильных в затылок, штабеля из трупов, полевые крематории, работающие на срубленных деревьях, и прочее варварство.
— Это не я, это не я, эти все фотоматериалы принадлежат обер-лейтенанту Эверету… Это он, — скороговоркой бубнил испуганный полковник.