Военно-морские, охотничьи и рыбацкие истории. Серьёзно и смешно, всегда с любовью. Книга 1
Шрифт:
Большая река в месте переправы довольно широкая – около ста метров. После затяжных осенних дождей она вспучилась, помутнела, по её поверхности, как весной, быстрым течением несёт всякий лесной хлам. Попадаются даже вымытые с корнем деревья, принесённые с верховьев, и подточенные бобрами осины. Особенно внимательно слежу за топляками, которые эдакими плавучими минами медленно сплавляются по реке, задрав более лёгкий конец к поверхности, а тяжелым комлем ударяясь о дно. С характерным свистом стремительно проносится табунок гоголей и скрывается за поворотом реки. Отмечаю перелинявших к зиме красиво окрашенных селезней и размышляю о том, что охотничий сезон с легавой собакой закончился, и этот наш последний выход в лес не более чем просто прогулка. Вальдшнепы отлетели, тетерева и глухари давно стойки не держат, а больше в ноябрьском лесу с английским сеттером охотиться не на кого… Сделав большой круг, прогуляемся вдоль мохового болота, попьём чайку в приметном месте на обрыве Извилистой речки и вернемся берегом Большой реки к лодке. Таков план.
Вот и берег. Этот, так называемый «дикий»
Чемпион Мирель-Линда II (Линда). Страстная стойка по дупелю
Преодолев прибрежные заросли, мы оказываемся на лугу с высокими летом, а теперь полёгшими травами. Луговину не косят более десяти лет, со времени начала Великой перестройки и конца колхозов. Лес за это время невероятно быстро начал захват с таким трудом отвоёванной нашими пращурами территории и во многом преуспел. Он, как опытный полководец, передовыми отрядами пустил вперёд ольху, иву и черёмуху, а чуть позже – в качестве лёгкой кавалерии – стройные берёзки и осинки. Если ничего не изменится, то лет так через пятнадцать-двадцать подтянутся и тяжёлые рыцари – сосны. И придет конец луговине… Но пока в конце лета и начале осени в этом мелколесье можно хорошо поохотиться на вальдшнепов и тетеревиные выводки.
В первый год натаски Линды я не водил сюда молодую собаку: при работе по этим птицам велика возможность срыва стойки. Не сулила нам ничего хорошего и встреча с зайцем-беляком. Поэтому мы ходили на заливной луг, тянущийся вдоль Большой реки, и самозабвенно работали по дупелям и бекасам, отрабатывая снова и снова правильность поиска, постановку и послушание.
И только после того, как Линда стала уверенно работать по болотной дичи, выполняя правильный «челнок» и слушаясь каждой моей команды, после того, как Линда получила свой первый полевой диплом с очень неплохими баллами, я начал понемногу показывать ей вальдшнепа, тетерева, глухаря. К третьему охотничьему полю она прекрасно освоила охоту на всякую дичь. Я позволил ей делать стойки по затаившимся зайцам, подавать с воды битых уток и искать подранков. К пятому году жизни тайн для неё в лесу, лугах и полях не осталось, она превратилась в настоящего мастера своего дела. К прошлому году у Линды было восемь полевых дипломов различного достоинства и, что особенно радовало, трижды на состязаниях строгие эксперты ставили ей 9 баллов за дальность чутья! Выиграла собачка и внутрипородные имени Михаила Яковлевича Халеева состязания английских сеттеров Санкт-Петербурга.
На выставках Линда – нет, извините – Чемпион Мирель-Линда II 2334/94 (именно так звучит её полная кличка) завоевала все возможные призы, став пять раз Чемпионом по бонитировке, а в 1999 году – Чемпионом России по экстерьеру!
Но сейчас этот прославленный Чемпион, вдрызг мокрый, самозабвенно челночит в пустом теперь мелколесье, то показываясь из кустов, то опять в них скрываясь.
Чемпион Мирель-Линда II Игоря Филиппова и Чемпион Гора Владимира Сафонова на Ленинградской областной выставке
Впрочем, пора и ружьё заряжать! Этот процесс – таинство охотников, так сказать, своеобразный ритуал. Расстёгиваешь не спеша старенький двухрядный патронташ, подаренный лет тридцать назад ещё на Севере старинным другом – приятелем Олегом Осиповым, вспоминаешь при этом о совместных охотничьих приключениях, о ночах, проведённых рядом с ним у многочисленных костров, ну и, конечно же, о безвременной и такой трагической его кончине… Все патроны заряжены своей рукой: как-то раз в молодые годы я был наказан магазинными патронами, стреляя ими на вечерней зорьке с пятнадцати метров по налетающим, а потом и сидячим уткам. Результат – ни одной убитой, несколько лёгких подранков, и куча плавающих перьев и пуха. А ведь стрелял я тогда уже недурно, да и утки как цель меня к тому времени перестали волновать. С той поры – только своя зарядка.
Так с какой же дробью выбрать сегодня патроны? Предзимье, птицы окрепли, приоделись в более тугое перо, чем летом или ранней осенью, поэтому вложу-ка я в правый ствол пятерку (вдруг всё же вальдшнеп, или рябчик, или близкий тетерев), а в левый – двойку (заяц, дальний тетерев, глухарь средних дистанций). При этом всегда жалеючи думаю об охотниках с многозарядными автоматами: как им, бедолагам, сделать выбор нужного патрона при вот такой лесной охоте?!
Охота с хорошо поставленной легавой одно удовольствие: иду спокойно, как на прогулке, ружьё висит на ремне на правом плече, можно о чём-нибудь размышлять или наблюдать никогда не приедающиеся картины природы. К опытной собаке быстро привыкаешь. Помню, как два года назад в начале охотничьего сезона Линда сильно порезала лапу осколком разбитой бутылки, не могла дней десять даже вставать на ногу. Попытка охотиться «самотопом» ни к чему хорошему не привела: бродил как слепой по самым тетеревиным местам, на крыло не поднял, с горя пошёл к реке, хлопнул пару уток, за которыми пришлось плыть самому, да к тому же один подранок ушёл, проклял всё и вернулся домой… Тогда я и понял, что тридцатилетняя привычка охотиться с ушастыми друзьями навсегда отвадила меня от детского слепого хождения по лесам и полям.
Линда после удачной охоты: три вальдшнепа, рябчик и беляк из-под стойки
Путь наш дальше лежит через высокий мрачный ельник, где нас по-всякому ругает сойка, довольно долго перелетая за нами с дерева на дерево. Потом, потеряв интерес, птица потихоньку отстает. Выходим на край мохового болота с чахлыми сосенками. Под ногами хлюпает вода. Кое-где виднеются кочки с редкими ягодами клюквы. Это болото ближнее к жилью, поэтому местные и дачники почти подчистую выбирают ягоду уже в конце августа. Собирают её ещё белую, рассыпают где-нибудь на полу и ждут, когда покраснеет, чтобы сдать в приёмный пункт и что-то заработать. Витаминов в такой ягоде меньше, и раньше попало бы этим сборщикам по первое число, но сегодня жизнь людей сильно изменилась, и винить их в том, что хотят они хоть каким-то способом заработать себе на пропитание, будет несправедливо.
Выходим на более-менее сухой отвал старой осушительной канавы и медленно продвигаемся по нему. Линда впереди поднимает пару рябчиков и копается в набродах. Соскучилась собачка по птичьему запаху, поэтому некоторое время позволяю ей это делать. Через пятнадцать минут канава выводит нас на старую лесную дорогу, почти заброшенную. Когда-то, уже на моей памяти, дорога приводила в живописную деревеньку из двадцати изб, где ключом кипела жизнь. Деревенька эта стояла на излучине Извилистой речки – притока нашей Большой реки – и была окружена лугами и полями. На лугах паслись коровы и овцы, в полях росли рожь, ячмень, лён, картошка, капуста, свёкла и огурцы. Избы утопали в кустах сирени, черёмухи и рябины. Везде были видны работающие люди и играющие белоголовые ребятишки… Двадцать пять лет назад началось великое переселение. Соблазнившись «благами» цивилизации, люди перебрались в большую деревню и в посёлок так называемого городского типа, где их ждало электричество, телевизор и море водки во всех магазинах. Работа нашлась далеко не для каждого, и единственная отрада не обременённого делами русского человека быстро свела в могилу лучшие рабочие руки… В избах брошенной деревни из пустых глазниц выбитых стёкол вечерами вылетали летучие мыши и, жалобно попискивая, носились над зарастающими полями. Через десять лет лишённые дранки и шифера крыши провалились, подгнившие стены быстро сравнялись с землёй. Какое-то время на месте домов буйно цвёл иван-чай, а в покосившиеся скворечники ещё прилетали по весне скворцы, но не заселялись, так как огородов и пашен с жирными червяками уже не было. Ещё через два года прямо посреди деревни старый тетерев-токовик организовал по весне довольно приличный ток, на который слеталось до двух десятков краснобровых сине-чёрных петухов, яро бьющихся на полусгнивших бревнах изб. В ожидании рассвета приходилось затаиваться в старой картофельной яме, поэтому строить шалаш необходимости не было. И странным было необычное чувство незримого присутствия на тетеревином току всех этих давно покинувших родовую деревню, а то и ушедших из жизни, людей, с их заботами и страстями…
Когда мы добрались до нашего любимого брусничника, часы показали час дня. Небольшие снежинки кружились в воздухе и сразу таяли, опускаясь на землю, ещё помнящую тепло солнечных лучей. Далеко – метров за сто пятьдесят – поднялось несколько тетеревов. Птицы дружно потянули через болото к чернеющему вдалеке бору. Надежды на то, что один – два тетерева задержатся на ещё обильной ягоде, не было: не август, и даже не сентябрь, поэтому спокойно идём дальше.
Минут через пять со стороны улетевших тетеревов раздаётся уже по-зимнему трубно-звонкий крик ворона, а немного погодя вижу и саму большую чёрную птицу, летящую стороной над болотом. «Подманить, что-ли?» – вдруг проносится в голове шальная мысль: когда-то я хорошо умел имитировать их крики. Мой призыв раздаётся неожиданно громко и немного коряво: «Ккк-ррр-оо! Ккк-ррр-оо-у!», однако чёрный ворон поворачивает и пролетает над самыми нашими головами. Слышен даже шелестящий шум его больших крыльев. Здорово! Удавшаяся детская шалость настраивает на весёлый лад, и начинает приходить уверенность, что день задался, что впереди нас ждёт что-то удивительное…