Военные мемуары - Призыв 1940-1942. Том 1
Шрифт:
Так, получая поддержку справа и слева, официальные инстанции упорно отказывались что-либо изменить. Законопроект Поля Рейно был отвергнут комиссией палаты по вопросам вооруженных сил. В соответствующем докладе, который представил Сенак и который был составлен при непосредственном участии штаба сухопутных войск, говорилось, что предлагаемая реформа "бесполезна и нежелательна, поскольку противоречит логике и истории".
С парламентской трибуны военный министр генерал Морен возражал депутатам, выступавшим за маневренную армию: "Неужели Вы думаете, что, потратив огромные усилия на создание укрепленного барьера, мы будем настолько безумными, что выйдем за этот барьер и ввяжемся в какую-то авантюру?" И дальше он сказал: "Я здесь высказываю точку зрения правительства, которое, в моем лице во всяком случае, отлично знакомо с нашим планом действий на случай войны". Это заявление, решавшее судьбу механизированной армии, в то же время говорило всем в Европе, кто умел слушать,
Как это и следовало ожидать, министерский гнев обрушился на мою голову. Однако он не принял характера официального осуждения, а проявлялся в виде эпизодических выпадов. Однажды, например, в Елисейском дворце после одного из заседаний Высшего совета национальной обороны, секретарем которого я являлся, генерал Морен обратился ко мне со следующими словами: "Прощайте, де Голль! Там, где нахожусь я, Вам больше не место!" В своем кабинете, когда заходила речь обо мне, он говорил своим посетителям: "Пером ему служит Пиронно, а граммофоном - Рейно. Я отправляю его на Корсику!" И все же генерал Морен лишь пугал меня громом: у него хватило великодушия не поражать меня ударами молний.
Фабри, сменивший через некоторое время Морена на улице Сен-Доминик, и генерал Гамелен{58}, занявший после генерала Вейгана пост начальника Генерального штаба, оставаясь в то же время во главе штаба сухопутных войск, унаследовали от своих предшественников отрицательное отношение к моему проекту, а ко мне лично испытывали чувство неловкости и раздражения.
Ответственные руководители, хотя и отстаивали статус-кво, в глубине души не могли не признать убедительности моих доводов. Они были слишком хорошо осведомлены об истинном положении вещей, чтобы полностью верить собственным возражениям. Утверждая, будто бы я преувеличиваю возможности бронетанковых войск, они в то же время были весьма обеспокоены тем, что Германия создает такие войска. Когда они утверждали, что семь ударных дивизий могут быть заменены таким же количеством обычных дивизий оборонительного типа, которые называли "моторизованными", поскольку их предполагалось перебрасывать на грузовиках, они лучше других знали, что это просто-напросто жонглирование словами. Когда они ссылались на то, что создание профессиональной армии якобы делит наши вооруженные силы на две части, они умышленно замалчивали тот факт, что закон о двухгодичном сроке военной службы, принятый после выхода моей книги в свет, обеспечивал в случае необходимости включение в состав отборной армии значительной части солдат, призванных на основе всеобщей воинской повинности. Они закрывали глаза на то, что у нас имеется военно-морской флот, авиация, колониальные войска, Африканская армия, полевая жандармерия и полиция, которые существуют самостоятельно в составе вооруженных сил, не нанося ни малейшего ущерба их единству. Они упускали из виду, наконец, и то обстоятельство, что единство национальных вооруженных сил определяется вовсе не тем, что все их элементы имеют одинаковое оружие и одинаковый личный состав, а тем, что все они защищают одну и ту же родину, подчиняются одним и тем же законам и служат под одним и тем же знаменем.
Обидно было наблюдать, как выдающиеся деятели Франции из-за своей ложно понимаемой приверженности принятым нормам выступают не в подобающей им роли требовательных руководителей, а в роли каких-то утешителей. И все-таки я чувствовал, что в глубине души, под внешним покровом их убежденности в своей правоте, они готовы были бы пойти навстречу новым возможностям. Уже первый эпизод в длинной цепи событий, во время которых часть лучших представителей нации, осуждая выдвигаемые мною цели, на самом деле была в отчаянии от сознания своего бессилия их осуществить, дал мне печальное удовлетворение убедиться в том, что их мучат угрызения совести.
События шли своим чередом. Гитлер, который теперь знал, как вести себя по отношению к Франции, приступил к осуществлению целой серии насильственных актов. Уже в 1935, в связи с проведением плебисцита в Саарской области, он создал настолько угрожающую атмосферу, что французское правительство предусмотрительно решило выйти из игры, а население Саара, напуганное нажимом немцев, в огромном большинстве высказалось за присоединение к Германии. Муссолини, со своей стороны, благодаря поддержке правительства Лаваля{59} и терпимости кабинета Болдуина{60}, не побоявшись санкций Женевы, начал завоевание Абиссинии. 7 марта 1936 немецкая армия внезапно перешла Рейн и вторглась в демилитаризированную зону.
Версальский договор запрещал германским войскам доступ на территории, расположенные по левому берегу Рейна, которые к тому же по Локарнскому соглашению были демилитаризованы. В соответствии с договором мы имели право вновь занять эти территории, как только Германия откажется от своей подписи под соглашением. Если бы у нас к тому времени хотя бы частично была создана танковая армия с ее быстроходными боевыми машинами и личным составом, готовым выступить немедленно, то естественный ход событий двинул бы эту армию на Рейн. Поскольку наши союзники - поляки, чехи и бельгийцы - готовы были нас поддержать, а англичане обязались это сделать еще раньше, Гитлеру, несомненно, пришлось бы отступить. Действительно, он только что начал осуществление программы перевооружения армии и еще не был в состоянии вести крупномасштабную войну.
Для политической карьеры Гитлера в его собственной стране поражение, нанесенное Францией в данный период на данной территории, могло иметь роковые последствия. Идя на подобный риск, он мог проиграть все разом.
Но он выиграл все. Организация нашей национальной обороны, характер ее средств, ее дух - все это способствовало бездействию нашего правительства, которое по своей природе охотно шло по пути невмешательства. Поскольку мы были готовы лишь к обороне нашей границы и ни при каких условиях не допускали возможности переступить ее, не могло быть сомнения в том, что Франция не окажет противодействия германской экспансии. Фюрер был в этом уверен. Весь мир это констатировал. Вместо того чтобы заставить Германию вывести свои войска из Рейнской области, угрожая военной силой, ей дали возможность без единого выстрела оккупировать эту область и занять позиции непосредственно у границ Франции и Бельгии. А после этого оскорбленный до глубины души министр иностранных дел Фланден мог отправляться в Лондон, чтобы выяснить намерения англичан; премьер-министр Сарро{61}, со своей стороны, мог заявлять, что французское правительство "не допустит, чтобы Страсбург находился в пределах досягаемости германских орудий"; французская дипломатия могла добиваться от Лиги Наций принципиального осуждения Гитлера - все это были пустые слова и бесцельное позерство перед лицом свершившегося факта.
Мне казалось, что тревога, вызванная в обществе оккупацией Рейнской области, может оказаться спасительной для Франции. Правительство могло этим воспользоваться, чтобы восполнить чреватые смертельной опасностью пробелы в деле национальной обороны. Несмотря на то что все внимание страны было поглощено выборами и последовавшим за ними социально-политическим кризисом, все соглашались с необходимостью укрепить оборону страны. Если бы все усилия были направлены на создание именно той армии, которой нам не хватало, многое еще могло быть предотвращено. Но ничего сделано не было. Значительные военные кредиты, полученные в 1936, использовали на усовершенствование существующей системы, а не на ее изменение.
Однако я еще не потерял надежды. В обстановке невероятного брожения, царившего в тот период в стране и нашедшего политическое выражение на выборах и в парламенте в виде комбинации, именуемой "народным фронтом", в этой обстановке наличествовал, как мне казалось, определенный психологический элемент, позволявший покончить с пассивностью. Вполне естественно было предположить, что в условиях торжества национал-социализма в Берлине, господства фашизма в Риме, наступления на Мадрид солдат Фаланги Французская Республика пожелает перестроить как свою социальную структуру, так и свою военную организацию.
В октябре 1936 председатель Совета министров Леон Блюм пригласил меня к себе. Наша беседа состоялась вечером того же дня, когда бельгийский король заявил, что он разрывает союз с Францией и Англией. Он мотивировал свои действия тем, что в случае, если Германия нападет на его страну, этот союз не сможет ее защитить. "В самом деле, - заявлял он, - при современных возможностях танковых армий мы были бы одинокими при любых обстоятельствах".
Леон Блюм горячо убеждал меня, что он с большим интересом относится к моим идеям. "Однако, - заметил я, - Вы против них боролись".
– "Когда становишься главой правительства, взгляд на вещи меняется", - ответил он. Сначала мы говорили о том, что может произойти, если Гитлер, как это следовало предположить, пойдет на Вену, Прагу или Варшаву. "Очень просто, заметил я, -в зависимости от обстановки, мы призовем людей либо из резерва первой очереди, либо из запаса. А затем, глядя сквозь амбразуры наших укреплений, будем безучастно созерцать, как порабощают Европу".
– "Как? воскликнул Леон Блюм.
– Разве вы сторонник того, чтобы мы направили экспедиционный корпус в Австрию, Богемию или Польшу?" - "Нет!
– ответил я.
– Но если вермахт будет наступать вдоль Дуная или Эльбы, почему бы нам не выдвинуться на Рейн? Почему бы нам не войти в Рур, если немцы пойдут на Вислу? Ведь если бы мы были в состоянии предпринять такие контрмеры, то, несомненно, одного этого было бы достаточно, чтобы не допустить развития агрессии. Но при нашей нынешней системе мы не в состоянии двинуться с места. Наоборот, наличие танковой армии побуждаю бы нас к действию. Разве правительство не чувствовало бы себя увереннее, если бы заранее было к этому готово?" Премьер-министр охотно со мною согласился, но заметил: "Было бы, конечно, прискорбно, если бы нашим друзьям в Центральной и Восточной Европе пришлось стать жертвами вторжения. Однако в конечном счете Гитлер ничего не добьется до тех пор, пока не нанесет поражения нам. А как он может это сделать? Вы согласитесь с тем, что наша система, мало пригодная для наступательных действий, блестяще приспособлена для обороны".