"Военные приключения-2". Компиляция. Книги 1-18
Шрифт:
— Да ведь ему известно, что рейхсфюрер все знал о нем, — наверно, поэтому. И до тех пор, пока он будет молчать, он может пользоваться всеми удобствами, предоставляемыми привилегированным заключенным. Вообще, — сказал Хакке, — в последнее время старик стал уже совсем бесполезным. Хеттель говорил, что стремление Канариса всегда быть на ногах и в действии со временем превратилось в какую-то одержимость. Канарис не мог усидеть на месте, и, по мере того как он старел, страсть к путешествиям овладевала им все сильнее. Он думал только о путешествиях и совсем перестал интересоваться человеческими взаимоотношениями. Но двадцатого июля, когда совершилось покушение на Гитлера, он был дома. Весь этот день
— Обеспечивал себе алиби?
— Да, чтобы вывернуться, как он всегда умел выворачиваться. Но не на сей раз. Теперь рейхсфюрер достиг того, к чему так неуклонно стремился: все службы абвера влились в СД. И если бы Канарис в свое время не разгласил повсюду, что Гиммлер был некогда псалмовщиком, возможно, тот его помиловал бы и даже сохранил на службе в качестве консультанта по английской разведке.
— Однако вы высказываете довольно-таки резкие суждения, — улыбнулся Вайс.
— Мы, старые наци, очень обеспокоены тем, что некоторые лидеры империи, ведя переговоры с англичанами и американцами, согласились распустить национал-социалистскую партию. Только фюрер, который через князя Гогенлое тоже предложил западным державам свои условия сепаратного мира, не идет на это. Поэтому мы до последнего останемся верны фюреру. Партия будет жить, пока существует империя! — торжественно объявил Хакке.
— Но ведь Гиммлер уже давно говорил о возможности военного поражения…
— Да, я знаю об этом. Но если удастся сохранить нас, старых наци, мы сделаем все, чтобы империя вновь возродилась из пепла. Ведь даже сам Даллес настаивал, чтобы в новом составе германского правительства пост имперского комиссара на правах министра по борьбе с хаосом и беспорядками получил его агент Гизевиус, поскольку он имеет опыт работы в гестапо.
— Значит, еще не все надежды утрачены?
— Нет, — сказал Хакке. — Но только мне очень неприятно, что десятки тысяч наших переходят на нелегальное положение в более благоприятных условиях, чем я. Меня хотят сунуть к коммунистам. И знаете, зачем? Чтобы потом я, как участник Сопротивления, мог дезориентировать оккупационные власти, спровоцировать их на аресты тех, кто действительно участвовал в движении Сопротивления. А мне уже за пятьдесят. Я не мальчишка. Не та голова. Не то воображение.
— Послушайте, — спросил Вайс, — почему вы вначале делали вид, будто вам неведомы пути, по которым мы переходим на особое положение?
— Почему? — буркнул Хакке. — Да потому, что я все-таки рассчитываю занять место одного из тех, кто сейчас уходит в подполье. Хочу, чтобы последняя моя должность в гестапо была выше той, которую я сейчас занимаю. Думаю, что на это у меня хватит времени, прежде чем и меня бросят в подполье. И мне интересно было проверить на вас, сколько мне еще следует продержаться на поверхности. Я очень уважаю и ценю ваш ум, капитан Вайс.
— Однако вы притворщик, — пожурил Иоганн.
— Вы тоже. — И Хакке погрозил Иоганну пальцем. — Задавали всякие наводящие вопросы, хотя осведомлены гораздо лучше, чем я.
— Привычка, — не смутился Вайс.
— Должно быть, так. — Хакке озабоченно наморщил лоб. — Вы знаете, на нашей службе человек может внезапно исчезнуть. Особенно в том случае, если он знает что-нибудь лишнее.
Вайс кивнул.
— Но у меня есть гарантии. Они тут, — Хакке отвернул ковер и постучал костяшками пальцев по металлическому днищу несгораемого шкафа. Помолчал, поднял глаза на Вайса. — Вы единственный человек, которому я могу доверить свою жизнь. Завтра меня должен принять Мюллер. Я знаю, на что иду, но все же рискну. Потом поздно будет. Если он даст мне, что я хочу, — я буду требовать звание штурмбаннфюрера, — тогда все в порядке. Если же нет, считайте: старика Хакке больше не существует. Вот вам ключ. Не ранее, чем через два дня, заберете все из этого шкафа и передадите Шелленбергу. — Наклонился, прошептал: — Здесь бумаги Гейдриха, и среди них копия досье на самого фюрера, а также на ряд высокопоставленных людей империи. Шелленберг доложит обо всем фюреру, ну, и полетят головы, в том числе и голова Мюллера.
— Вы стащили эти бумаги в гестапо во время бомбежки?
— Я только сохранял их, — гордо поправил Хакке, — сохранял, чтобы они не достались в руки какому-нибудь прохвосту.
— И, кроме этих досье, в шкафу ничего нет?
— Конечно есть, — сказал Хакке. — Здесь спрессованы все нечистоты. Вы понимаете, как с их помощью можно держать за горло руководителей империи?
Вайс отстранил от себя руку Хакке, сжимавшую ключ:
— Напрасно вы тревожитесь. Я уверен — завтра вы получите звание штурмбаннфюрера.
И, как Хакке ни упрашивал, Вайс не согласился взять у него ключ. И на прощание Хакке вынужден был признать:
— А вы, Вайс, действительно кристальной чистоты человек. Только не понимаю, на какого черта вам это нужно?
Когда на следующий вечер Иоганн позвонил ему по телефону, он услышал властный голос:
— Штурмбаннфюрер Хакке слушает!
Новоиспеченный штурмбаннфюрер упросил Вайса снова прийти к нему: хотел показаться в только что полученном мундире. И, желая продемонстрировать перед Вайсом, какие перспективы безграничной власти открылись перед ним, привез его к себе в канцелярию и там выслушивал при нем доклады подчиненных. Это дало Иоганну возможность получить более отчетливое представление о гигантском размахе подготовки крупных гестаповцев к переходу в подполье.
А спустя несколько дней во всех берлинских газетах был опубликован некролог по случаю безвременной кончины штурмбаннфюрера Хакке. На похороны прибыли видные чины секретных служб империи. И старые нацисты, среди которых было немало награжденных золотыми партийными значками, на своих плечах вынесли гроб, и поставили его на катафалк, и накрыли флагом со свастикой.
Возможно, гроб был набит землей, а в это время сам Хакке, сменив мундир на штатскую одежду, уже только в качестве рядового пассажира «Люфтганзы» перекочевывал в нейтральную страну. А возможно, в гробу действительно лежало тело Хакке. Все-таки не в правилах Мюллера была прощать подчиненным такие выходки, какую позволил себе Хакке, столь настойчиво потребовав повышения по службе.
Что же касается хранившихся у Хакке досье, то они теперь ни для кого не представляли интереса. Ни один из руководителей империи не мог использовать этот концентрат подлости и мерзости во вред другим: было уже поздно. Оставались считанные секунды исторического времени до той поры, когда советские артиллерийские орудия должны были пробить последний, двенадцатый час существования фашистского рейха.
65
Физиономии рядовых сотрудников политической загранразведки СД приобрели какое-то странное выражение: такие лица Иоганн видел у людей с ослабленной после длительной болезни памятью.
Прежде всех их отличали равнодушная отчужденность, неразговорчивость, холодная, чопорная вежливость, — все это давало возможность, общаясь друг с другом, избегать разговора на сколько-нибудь существенные темы. Теперь они стали суетливы и бесцеремонно, с жадным любопытством расспрашивали о «новостях» — таков был псевдоним военной сводки. И у каждого в глазах замерло еле сдерживаемое отчаяние: не оставят ли его до последних секунд перед наступлением двенадцатого часа здесь, на Бисмаркштрассе?