Военные приключения
Шрифт:
Не то обед, не то ужин прошел весело. Ели медвежатину, добродушно подшучивали над серьезно-молчаливым Андреем, на которого, казалось, не действовал лимонник. И только Сенников опять начал грустнеть, замыкаясь в себе. Он разбирался в событиях дня и не мог понять, почему так быстро потеряны и уважение товарищей и, что было самым важным для него, собственная уверенность в своих силах и способностях…
Несколько дней назад он, Аркадий, по поручению лейтенанта обучал отстающих солдат взвода строевой подготовке, радуясь ни с чем не сравнимому ощущению власти над такими же солдатами, как и он. Несколько дней назад он твердо верил, что на этом дальнем посту он сумеет проявить себя настоящим командиром. Кажется, Аркадий сделал все, чтобы с первых же минут своей армейской службы зарекомендовать себя если не прямым командиром своих товарищей, то хотя бы первым помощником старшины. В чем же дело? В змее? В этой дурацкой слабости перед медвежьей тушей? Ведь он знает, что он сильней и находчивей слишком уж мягкого Губкина, культурней, начитанней да просто умнее не только мужиковатого Почуйко, а даже старшины. Так почему же с ним происходит такое?
Чем больше Аркадий доискивался до причин своего тяжело переживаемого падения, тем больше убеждался, что он в нем не виноват, что то же самое переживали и другие. Ведь Пряхин тоже не бросился на змею. Он сидел в уголке палатки, а потом, когда змеи ускользнули, выскочил оттуда как пробка. Почуйко тоже смутился, когда увидел медвежью ладошку.
«Просто они хитрее, — решил Аркадий. — А я прямой. Они все скрывают, а я честно… прямо… Что ж, разве неверно? Я же не скрываю, а они скрывают и еще задаются…»
Оттого что и в этом затруднительном положении он, оказывается, все-таки лучше товарищей, Аркадий повеселел. Как раз в эту минуту его тронул за плечо Почуйко и заговорщически шепнул:
— Ты не вешай носа… Поначалу оно, верно, неприятно. А потом ничего. Пройдет.
Аркадий понял, о чем идет речь, но он уже был не тот, что несколько минут назад, и поэтому ответил холодно и высокомерно:
— Я не понимаю, о чем ты. Хотя вешать нос не собираюсь ни при каких обстоятельствах.
Почуйко посопел и отодвинулся.
В это время раздалось требовательное дребезжание зуммера. Пряхин встал, взял трубку. Его необычно добродушное в этот вечер лицо стало озабоченным. Он одернул гимнастерку и даже попытался застегнуть воротничок. За столом примолкли: Пряхина явно вызывало начальство.
На коммутаторе постарались — дали доброе усиление, и голос командира роты капитана Кукушкина зазвучал так громко, что его услышали все.
— Вы что же это, Пряхин, забываетесь? — даже на расстоянии гремел недовольный басок. — Ушли и как в воду канули. Полдня звоним — никто не отвечает.
— Так, товарищ капитан… — отворачиваясь от стола, попробовал перебить старшина, но Кукушкин не стал его слушать.
— Плохо, старшина, плохо… И доложили по возвращении неясно. Гадай, что там у вас. Кого привели на пост? Какое состояние? Что с Почуйко? Может, вам вертолет прислать с врачом, а может, самому прилететь и взыскание наложить — пост остался без надзора? И это в тайге! Вы о бдительности не забывайте, старшина. Это главное.
— Так, товарищ капитан… — опять вмешался смущенный и озадаченный Пряхин. Он знал, что его могут услышать подчиненные, и это не нравилось ему. Он переступал с ноги на ногу и косился в сторону стола. Учитель первым понял состояние старшины и громко попросил Сенникова, который с особым вниманием прислушивался к телефонному разговору:
— Налейте-ка мне, пожалуйста, чайку…
Сенников даже не посмотрел на Лазарева, и чай ему налил Губкин. Старшина наконец дождался окончания выговора и четко, отрывисто от досады доложил о случившемся.
— Ну вот, это иное дело, — милостиво согласился капитан. — А то гадай, что у вас там случилось.
— Так, товарищ капитан, я же так и доложил, только вас не было.
— Вот и учтите — о таких чепе докладывайте лично. И еще — положение у нас усложняется, так что смотрите там, с гостями легче, а связь чтобы была бесперебойной. Имейте в виду — ваш пост трудный, стоит как раз на средине — гляди и поглядывай.
Коммутаторщики решили, что главное капитан сказал, и усиление упало. То хорошее, ободряющее, что было сказано капитаном, на посту никто не услышал.
Положив трубку, хмурый Пряхин подошел к столу-камню. Почуйко молча пододвинул ему кружку с чаем и осуждающе посмотрел на улыбающегося Аркадия. А тот и в самом деле в душе смеялся над старшиной. «И ему достается, похлеще, чем нам, грешным». И радовался, что он правильно, по его мнению, решил трудную задачу: «Нет, я не только не хуже других» (думать, что он лучше, все ж не решился). Чем больше он думал об этом, тем уверенней себя чувствовал, убеждаясь, что он должен, обязан руководить другими — ведь даже старшина допускает командирские ошибки. Он бы таких ошибок не допустил. Он бы навел порядок. И незаметно образ строгого старшины, до сих пор, несмотря на явные недостатки, все-таки уважаемого Сенниковым, померк, стушевался. Старшина казался ему почти таким же мужиковатым, как Почуйко, и Сенников его ничуть не боялся.
Солнце село, и над сопкой нависли зеленовато-розовые сумерки. Все вокруг казалось таинственным и призрачным. Голоса людей стали звучать тише, приглушенней, точно что-то настораживало их. Эта необычная обстановка возбуждала, подстегивала Сенникова, и он отрывисто — как ему казалось, по-командирски — спросил Лазарева:
— А что вы, собственно, делаете в тайге?
Ни притихшие солдаты, ни озабоченный Пряхин, ни, вероятно, Николай Иванович не заметили в его словах подозрительности и легкой пренебрежительности. Только Вася удивленно посмотрел на Аркадия, но промолчал. Аркадий лукаво прищурил глаза, покосился на Лазарева, словно разыгрывал несерьезного человека. Лазарев же ответил очень серьезно:
— А вы смеяться не будете?
Ему давно хотелось изменить обстановку, разрядить напряжение. Сенников помог ему, и, смягчая его вызывающую неловкость, Лазарев свел разговор к шутке:
— А то ведь некоторые ученые люди не верят нам с Васей, даже смеются над нами. Говорят, что мы неисправимые фантазеры.
— Нет, что вы! — воскликнул Губкин. — Мы не будем смеяться.
Он так покраснел, так по-мальчишески горячо и взволнованно блеснули его карие глаза, что Пряхин и Почуйко усмехнулись, а Сенников посмотрел на Сашу почти с презрением и засмеялся.
— Вот видите… — развел руками Николай Иванович. — Я еще не начал рассказывать, а уже смеются…
— Не всем же плакать, — вставил Сенников и покосился на Пряхина.
На мгновение Лазарева озадачила сенниковская двусмысленность, хотя он быстро справился с собой:
— Ладно! Плакать будете или смеяться, а я расскажу.
Государство Бохай и его наследство
Почуйко подкинул в очаг щепок, и, прежде чем они вспыхнули, ночная тьма словно сжала маленький гарнизон. Зажигались первые звезды. От реки поднимался белесый туман, подчеркивающий глубокую и таинственную темноту горной тайги, величавую молчаливость сопок. Было тихо. И в этой тишине неторопливый рассказ Лазарева казался особенно убедительным.