Военный канон Китая
Шрифт:
4. Власть в Китае проистекает из способности сделать паузу, совершить символический жест, который означает открыть себя открытости бытия, принять ситуацию во всей ее неопределенности. Поэтому власти в Китае обязательно сопутствует тайна. Политика видимая – это всегда дымовая завеса; она формируется тем самым церемониалом, который призван прикрывать внутренние побуждения. (Здесь нет цинизма хотя бы потому, что отмеченное выше самоустранение мудрого есть акт подлинного подвижничества.) Искусным политиком слывет тот, кто умеет сполна выстроит оба ряда своей деятельности – внешний и внутренний. Мудрого политика китайцы любили уподоблять зеркалу, которое выявляет все вещи, никак себя не выказывая. Соответственно, главным свойством правителя в Китае считалась так называемая добродетель, которая на самом деле обозначала
В области военного искусства описанные выше черты китайского миросозерцания проявились в следующих основных принципах.
Первое. Тщательная подготовка к любому столкновению, включая получение как можно более полной информации о состоянии предполагаемого противника. Отсюда огромное внимание, уделяемое китайскими теоретиками стратегии сбору разведывательных данных, который можно считать внешним, материальным коррелятом духовной сверхчувствительности мудрого правителя. Приготовления к войне должны проходить в полной тайне и сопровождаться преднамеренной публичной дезинформацией, призванной усыпить бдительность возможного неприятеля. Поскольку в китайской войне-игре скрытность сопутствует любому действию и цель никогда не соответствует средствам, любой обманный маневр, вплоть до клятвенных заверений в дружбе, вполне допустим и даже необходим, ведь речь идет об отношениях с врагом. Победоносная атака есть лишь мгновенное завершение длительных и методичных усилий.
Второе. Избегание любого внешнего противостояния, заменяемого принципом следования (инь, шунь, сюнь и проч.). Любой выпад противника оборачивается против него самого, ибо он происходит в поле «потенциала ситуации» уже подконтрольного искусному стратегу. Понятие церемонии, церемонности – центральное в китайской культуре, запрещает открытое проявление агрессии. Последняя сублимируется в стилизованный жест, миметический танец, наподобие тех, которые составляют сущность игры китайского актера в традиционном театре. Впрочем, актер на самом деле лишь имитирует, играет агрессию, и так же должен поступать китайский стратег, хранящий в душе полный покой. В любом случае умение одержать победу, не предпринимая военных действий, вообще как бы не делая усилий, – вершина стратегического искусства в китайском понимании. Она есть результат умения «владеть силой обстоятельств». Победа – не повод для шумных празднований уже потому, что она достигается незаметно для взгляда со стороны – или ее нет вовсе. А населению побежденного царства не приходится переживать горечь поражения.
Третье. Так называемое следование силе обстоятельств, отличающее мудрого стратега в Китае, означает на самом деле не пассивность и тем более духовную косность, а, напротив, чуткое внимание неустанно бодрствующего или, лучше сказать, извечно пробуждающегося духа. Это следование предполагает способность прозревать «семена» всего сущего, схватывать вещи в момент их рождения, постигать источник душевных движений в человеке до того, как они проявятся вовне. (Вспомним, что действие Пути – это перемены, которые исчезают прежде, чем обретут видимую форму.) Мудрец умеет «быть таким, каким он был до своего появления на свет». Отсюда еще одно золотое правило китайской военной науки:
Противник не двигается, и я не двигаюсь.
Противник двинулся – а я двинулся прежде него.
Китайская стратегия потому и толкует о войне без боевых действий, что для нее всякое осмысленное противодействие неприятелю носит характер упреждения.
Четвертое. Всякая стратегия основывается на принципе одной (то есть сплошной) перемены, непрерывного обновления. Мудрый стратег постоянно опережает противника в своих маневрах, его подлинная диспозиция всегда есть нечто большее, чем предполагаемая данность позиции. Поэтому действия искусного стратега представляют собой «тень, отбрасываемую тенью», и любому его действию сопутствует обманный маневр. Все это означает также, что искусный стратег разлагает каждый свой маневр на цепь мелких, частных, почти незаметных поступков, так что становится невозможно
Пятое. Придание абсолютной ценности единичным событиям. Собственно, Великий Путь и есть не что иное, как чистое событие, событийность жизни, которая превосходит понятие закона, управляющего явлениями. Событие – это альфа и омега китайской политики, в которой принцип неопределенности и непредсказуемости бытия оправдывает абсолютную власть правителя. Жизнь сообразно Великому Пути есть действенность без действия, в которой, как уже говорилось, все сущее «убирается», рассеивается, вовлекаясь в безбрежный поток бытия.
Шестое. Допущение сокрытой глубины, второго дна видимых событий. В китайской теории стратегии хитрость с необходимостью сопутствует каждому действию, как тень сопровождает тело, а эхо – звук. Если все внешнее есть только видимость, то истинное должно представать как ложное. Таков способ, и притом единственно возможный, признания наличия символической глубины опыта. Военные теоретики Китая учат тонко и разнообразно применять обман в политике и на войне: можно слабость выдавать за силу, чтобы не дать неприятелю воспользоваться своим преимуществом, а можно и не скрывать своих действительно сильных или даже слабых мест, желая внушить противнику, что перед ним ловушка.
Подчеркнем в заключение, что эти постулаты китайской традиции сложилась не из отвлеченных, головных идей отдельных теоретиков и, по сути дела, вообще не представляет собою отдельной доктрины. Они выросли из жизненного опыта многих поколений практически мыслящих людей из интуиции и наблюдений тех, кто предпочитал не рассуждать, а действовать и чья мудрость заключалась, собственно, в безупречном доверии к жизни и природе вещей. Человек, по китайским понятиям, призван соработничать с Небом. Он должен делать свое дело, но это дело – вселенское. Никакие небесные силы не заменят человеческих усилий духовного совершенствования, но жизнь умнее самых больших мудрецов и сама наилучшим образом свяжет то, что не сходится в головах людей. «Когда люди осуществят свой путь, путь Неба осуществится сам собой», – говорят в Китае.
Китайская стратегия в современном мире
Сегодня в мире необычайно обострился интерес к китайской стратегии вообще и трактату «Сунь-цзы» в частности. В чем причина этой довольно неожиданно обнаружившейся актуальности столь древней книги? Для специалистов в области военной стратегии «Сунь-цзы» привлекателен, прежде всего, целостным и в своем роде систематическим взглядом на природу войны, что роднит его с классической для Запада военной концепцией К. фон Клаузевица. Принадлежащее последнему определение войны как «продолжения политики» оказалось, в сущности, единственным прочным основанием военной стратегии. Напротив, утверждение первичности войны и превращение политики в ее придаток, что характерно отчасти для восточных деспотий и в большей степени тоталитарных государств новейшего времени, на практике лишает смысла военные кампании, не позволяет сформулировать стратегию и неудержимо толкает государство к быстрому краху.
Ни в «Сунь-цзы», ни во вновь найденных текстах трактата Сунь Биня не дается общего определения войны, что вообще характерно для китайской традиции, где мир есть множество единичностей, а вещи сводятся к их функциям, качествам существования, имеющим только исторические – следовательно, неповторимые – проявления. Китайский теоретик указывает лишь значимость войны – «великое дело государства», заслуживающее того, чтобы в него «тщательно вникать». Хотя мы не находим в китайской военной традиции сколько-нибудь близкой аналогии трактовки Клаузевицем войны как взаимодействия, говоря упрощенно, армии, правительства и народа, китайские стратеги выработали очень подробную классификацию факторов, определяющих ход и результат военной кампании, начиная с погодных условий и особенностей рельефа и кончая вопросами снабжения войска и морального состояния воинов, которым, заметим, придавалось первостепенное значение. Китайцы мыслят голографически, цельными кристаллами мирочувствия: война, как всякое явление, рассматривалась ими как совокупность отдельных ее качеств или форм, каждое из которых выступает образом ее целостности.