Военный талант
Шрифт:
— Привет, Алекс.
Все это было лишь имитацией, но в тот момент я понял, как мне будет недоставать старого чудака. Эта мысль вызвала неоднозначные чувства, к тому же я был удивлен: Гейб принял бы свою судьбу, не подвергая никого испытанию процедурой сентиментального прощания. Это было на него не похоже.
Мне хотелось разрушить иллюзию, просто сидеть и смотреть, но приходилось отвечать, иначе изображение будет реагировать на молчание.
— Привет, Гейб.
— Поскольку я здесь, — грустно сказал он, — можно предположить, что дело плохо.
— Мне очень жаль.
Он
— Бывает. Трудно выбрать менее подходящее время, но не всегда удается управлять событиями. Полагаю, тебе известны подробности. А может и нет. Там, куда я собрался, есть шанс просто исчезнуть и никогда не появляться.
"Да, — подумал я, — но все случилось не так, как ты ожидал".
— Куда же ты собрался?
— Охотиться в Даме-под-Вуалью. — Он покачал головой, и я заметил, что его переполняет сожаление. — Иногда все складывается чертовски неудачно, Алекс. Надеюсь, что бы там ни случилось, но случилось это на обратном пути. Мне бы не хотелось умереть прежде, чем я все выясню.
Мольба, а это была именно мольба, повисла в воздухе.
— Ты так и не добрался до Станции Сараглия, — ответил я.
— Вот как?
Гейб нахмурился и как-то сгорбился, будто сломался. Он отвернулся, обошел кофейный столик, стоявший на этом месте много лет, и неловко опустился в кресло напротив меня.
— Жаль.
Его движения стали более осторожными, а лицо, напоминающее лицо Дон Кихота, посерьезнело. Были ли это признаки старости или просто реакция на известие о собственной смерти. Во всяком случае, в нашем разговоре ощущалось нечто смутное, какая-то трепетная неопределенность, какой-то разлад.
— Ты хорошо выглядишь, — сказал я откровенную глупость. При данных обстоятельствах замечание было мрачноватым, но Гейб, казалось, этого не заметил.
— Жаль, что нам не пришлось побеседовать хотя бы еще раз. Эта встреча — совсем не то.
— Да.
— Мне хотелось, чтобы мы лучше понимали друг друга.
На это нелегко было ответить. Гейб заменил мне и отца, и мать, и у нас возникали обычные разногласия отцов и детей. Даже большие, потому что Гейб был идеалистом.
— Ты слишком усложнил наши отношения, — продолжал он.
Он имел в виду, что я неплохо устроился в жизни, продавая антиквариат частным коллекционерам. Занятие, которое он считал аморальным.
— Я не нарушал законы, — ответил я.
Мое возражение звучало бессмысленно, ведь теперь Гейб находится там, куда не докричишься. Осталась только иллюзия.
— Здесь ты бы их нарушал! Ни одно просвещенное общество не позволяет бесконтрольно заниматься такими вещами. — Гейб глубоко вздохнул и медленно выдохнул. — Оставим это. Я заплатил за свои принципы более высокую цену, чем мне хотелось бы, Алекс.
Сидящий передо мной человек был всего лишь компьютерной программой и знал только то, что было известно моему дяде в момент записи. У него не было ни тех принципов, с позиций которых он говорил, ни настоящего чувства сожаления, которое испытывал я. Но это позволяло ему делать то, что хотелось бы сделать мне самому и чего я сделать не мог.
— Если бы я мог изменить прошлое, я бы не стал придавать этому такое значение.
— Но ты бы все же исчез.
— Конечно.
— Хорошо.
Он улыбнулся и с удовлетворением повторил мою реплику.
— Для тебя еще не все потеряно, Алекс.
Гейб поднялся, оттолкнувшись руками от кресла, открыл бар, извлек бутылку и два стакана.
— "Туманящий голову", — объявил он. — Твой любимый.
Хорошо быть дома!
Вступив в беседу с кристаллокопией, я нарушил свое правило — отдался во власть изображений и позволил себе принимать иллюзии за реальность. Только сейчас я осознал, как соскучился по этому украшенному панелями и заставленному книжными полками кабинету в задней части дома. Он всегда был одной из моих любимых комнат. Вторая находилась на чердаке: волшебное место, откуда я столько раз следил за лесом, ожидая появления драконов или вражеских солдат. Он пах сосной. Свежими полотняными занавесками, касселитовыми книжными обложками и паленым деревом. Здесь полно экзотических фотографий: заброшенная башня, увитая плюшем, которую охраняет непристойный идол, состоящий из брюха и зубов; разрушенная колонна в совершенно пустынной местности; маленькая группа людей у ступенчатой пирамиды, освещенной парой лун. На одной из стен висела репродукция картины Маркросса с изображением бессмертного "Корсариуса", а рядом — рисунки мужчин и женщин, с которыми работал Гейб, выполненные в технике многослойной печати, и среди них — мой портрет в четырехлетнем возрасте.
Здесь всегда было много различных предметов, найденных Гейбом во время полевых сезонов: игрушки, компьютеры, лампы, статуэтки. Даже сейчас я видел какой-то цилиндрический, весь в заклепках предмет под стеклянным колпаком.
Я поднял бокал, показывая, что пью за его здоровье. Он поднял свой, наши глаза встретились, и я почти поверил, что у нас с Гейбом, наконец-то, все наладилось. Напиток был теплым, довольно мягким и имел привкус прошлого.
— Тебе надо кое-что сделать, — сказал Гейб.
Он стоял перед картиной Ван Дайна, изображавшей развалины в Пойнт-Эдварде. Знаете, темные руины, а над ними красно-золотые кольца и скопление серебряных лун. Таким его нашли после нападения.
Кресло было удобным, даже сверхъестественно удобным, "Туманящий" превосходным. Такой эффект всегда возникает от объектов, которые не существуют в реальности. Некоторые говорят, что совершенство портит иллюзию, что воспроизведение с кристаллов могло работать лучше, если бы физические ощущения были приглушены или имели какой-нибудь дефект, как в реальности.
— Что именно? — спросил я, полагая, что Гейб собирается попросить меня разумно вести дела поместья, следить, чтобы деньги шли на благое дело, не транжирить их на скиммеры и женщин.
Он помешал кочергой в камине. Пламя взметнулось ввысь, из-за решетки тяжело вывалилось полено, облако искр взлетело и растаяло. Я ощущал на лице жар.
— Как это случилось? Сердечный приступ? Проблемы с зафрахтованным кораблем? Меня переехало такси по дороге в космопорт?
Я не мог удержаться от улыбки, видя любопытство кристаллокопии.