Воевода
Шрифт:
— Сможем, если хитростью будем действовать! — Глазки Шуйского заблестели, предвкушая желанную интригу. — Главное — сбить их с толку!
...На следующий день Маржере обнаружил, что трон, по которому так усердно елозил своим плоским задом Шуйский, здорово шатается. Сначала один из его драбантов встревоженно сообщил, что ночью на воротах многих домов, в том числе и тех, где на квартирах размещались иностранные воины, появились надписи. В них народ московский именем государя призывался громить эти дома, как дома предателей.
Маржере во главе своих гвардейцев заспешил во дворец. Его лошади приходилось то и дело объезжать группы простолюдинов, спешивших на Красную площадь. На лицах некоторых читалась озлобленность против чужеземцев, их останавливал только вид грозных алебард. Однако большинство из посадских и стрельцов выражали недоумение: зачем нужна новая резня. И так уж на весь свет опозорились, когда бросились спасать своего царя от поляков, а в результате Шуйский с заговорщиками его же и убили. Теперь вот на всех углах кричат, что это был Гришка Отрепьев, продавшийся дьяволу, а приезжающие с Запада гости толкуют, что царь жив, скоро снова будет в Москве и тогда несдобровать тем, кто шёл против него по наущению Шуйского.
— Ахти мне! — сокрушался мужик в зипуне и с топором за поясом, видимо, плотник. — Я же этим топором пять поляков порешил, не простит мне царь-батюшка. И поделом мне, дураку, поделом! Зачем только послушался людишек этого «шубника»! (Так звали москвичи Шуйского за то, что тот имел на Севере меховые промыслы).
Постепенно настроение толпы менялось. Если сначала больше слышались возбуждённые голоса тех, кто не прочь был снова пограбить богатых господ да попить дармового винца, то теперь стала расти озлобленность против Шуйского, причём умело подогреваемая. То здесь, то там слышались выкрики:
— Незаконно Васька престол занял! Кто его избирал? Никто не приехал из других городов! Пусть сначала докажут, что Димитрий мёртв. Вот вернётся, покажет боярам кузькину мать! Тащите Ваську на Лобное место!
Во дворце были встревожены нарастающим гулом толпы.
— Что они хотят? — спросил Шуйский дрожащим голосом у вошедшего командира гвардейцев.
— В толпе кричат, что это ты, государь, велел собраться всем на площади, чтобы идти бить неугодных тебе знатных вельмож, а также иностранцев.
— Враньё! — тонко возопил Шуйский. — Это чьи-то козни! Хотят стравить меня с дворянством.
Он обратился к Татищеву и Дмитрию Шуйскому:
— Ступайте туда, скажите, что их государь никого не собирал, пусть уходят восвояси.
Пока посланцы отсутствовали, Шуйский бегал из угла в угол, по-бабьи всплёскивая длинными рукавами тяжёлой бобровой шубы. Маржере с удивлением заметил, что государь... плачет.
— Придумать этакое! И ведь наверняка кто-то из ближних людей это сделал! Замутить народ, чтоб поднять кого-нибудь на кол, а потом обвинить во всём меня и под шумок и меня... убить?!
Он испуганно поглядел на полковника. Маржере сохранял невозмутимость, но про себя подумал: «Однако этому хитроумному псу не откажешь в проницательности. Впрочем, если бы он сам был в числе заговорщиков, то поступил бы, наверное, точно так же».
Вбежал Татищев, за ним толпой вошли бояре. Татищев пробасил:
— Они требуют, чтоб ты сам вышел на площадь.
— Не ходи. Василий Иванович, свет, не ходи! — жарко запричитал брат Иван. — А то, не ровён час, тебя, как Димитрия...
Он не закончил, а Шуйский-старший неожиданно взорвался:
— Всё! Надоели мне эти ваши козни!
— Почему наши? — возразил кто-то из братьев Голицыных.
— Ваши, ваши! — упрямо подтвердил Шуйский. — Сначала сами же меня избрали, а теперь хотите от меня избавиться. Пожалуйста, я не против. Кто из вас желает стать царём? Ты, Мстиславский?
— Чур меня, чур. Я же уже говорил, если мне придётся занять престол, сразу уйду в монастырь.
— Может, ты, Голицын? — обратился Шуйский к старшему из братьев, Василию, и протянул ему посох, символ царской власти.
Тот отшатнулся, испуганно отмахнувшись от посоха.
— Ну, берите, берите же! Владейте государством! — вопил Шуйский, протягивая посох то одному, то другому из бояр.
Наконец, успокоившись и поправив на голове шапку Мономаха, Шуйский сурово потребовал:
— Коль я остаюсь на престоле, пусть накажут тех, кто кричал супротив меня.
Вскоре государю доложили, что стрельцы изловили пятерых зачинщиков, а толпу разогнали бердышами.
— Бить плетьми до тех пор, пока не назовут, кто их против меня науськивал.
Следствие было недолгим — все пятеро единодушно указали на сторонников Мстиславского, особенно на Петра Шереметева. Называлось имя и Филарета.
— Ловко удумали! — усмехнулся уже совсем успокоившийся и снова егозящий на троне Шуйский. — Решили, что раз они уехали в Углич, то, значит, к московским делам касательство иметь не могут. Не тут-то было! Филарет — лицо духовное, обижать не будем. Как приедет, сразу пусть отправляется в свой Ростов на митрополитство. Митры патриаршей ему не видать. А Шереметева — в опалу, воеводой в Псков. Чтоб воду здесь не мутили.
Внезапная мысль осенила Маржере: «Уж не придумал ли этот «заговор» сам Шуйский, чтобы расправиться с влиятельными недругами. Ведь в выгоде он один остался!»
Рёв толпы с площади долетел и до стен посольского подворья. Ночь поляки провели в тревоге. Наутро Александр Гонсевский, несмотря на сопротивление охраны, выехал с подворья и отправился в Кремль, в Посольский приказ. Дмитрий Шуйский твёрдо пообещал ему, что назавтра послов примут в думе.
Действительно, на следующее утро торжественный кортеж выстроился у ворот посольского подворья. Гвардейцы Маржере с почестями везли Николая Олешницкого и Александра Гонсевского по Москве, к Боровицким воротам. Сам Маржере к карете не подъехал, лишь знаком показал, что не время. Послы с жадностью осматривались и не узнавали жизнерадостных москвичей — люди смотрели понуро, с затаённым страхом. Парень в драном зипуне, улучив момент, проскользнул мимо гвардейца и что-то возбуждённо крикнул. Тут же алебардщик толкнул его так, что тот полетел в лужу. Однако обычного в таких случаях добродушного хохота толпы не последовало. Люди сомкнулись плечами ещё теснее. Олешницкому стало не по себе, и он спросил Гонсевского, хорошо знавшего русский язык: