Воевода
Шрифт:
— Я это понял, когда спросил о своём вознаграждении...
— И что же? Неужели отказался заплатить обещанное?
— Он сказал: «Послы тебе обещали, пусть они и платят».
— Увы, Маржере, посол беден, как и ты. Единственная надежда на короля. Можешь ли ты срочно выехать в Краков, чтобы поведать о происходящем?
— Меня не выпустят так просто. Я тоже слишком много знаю, как и господин посол. Правда, есть купец Масса...
— А, это тот пронырливый молодой человек с лукавой рожицей? Он сможет проникнуть ко мне?
— Сейчас вряд ли. Шуйский приказал усилить охрану. С меня ведь тоже глаз не спускают.
Маржере убедился в этом, навестив в последний раз свою возлюбленную. Рыдая, она рассказала, что её деверь Иван, видно по поручению Шуйского, дознавшегося о её связи с Маржере, приказал ей немедленно выйти замуж за соседа, боярина-вдовца.
На обратном пути посольство миновало дворец, где располагался воевода Мнишек. Гонсевский увидел его стоявшего у окна рядом с дочерью Мариной. Гонсевский замахал кружевным платком. Воевода заметил его, что-то хотел крикнуть, но передумал, лишь растерянно улыбнулся и развёл руками. Шуйский лишил его всего имущества, включая тридцать бочек токайского. Марине же вернули её арапчонка, платья и... пустые сундуки.
...Князь Дмитрий Пожарский в числе немногих оставшихся при дворе стольников был зван на государево венчание. Видно, наслышан был Шуйский, что князь отказался в своё время от лестного предложения вельможи Ивана Хворостинина войти в число близких людей императора.
Вместе со своим неразлучным Надеей и десятком верных дружинников он скакал из родового имения Мугреева. При подъезде к Москве ему встретился возок, в котором отправлялся в Уфу бывший дьяк Посольского приказа старый знакомец князя Афанасий Власьев.
Не думая о возможных неприятных для него последствиях, Дмитрий спешился и властным жестом приказал приставу, сопровождавшему возок, остановить поезд.
— Как живёшь, подобру ли? Здоров ли? — участливо спросил Пожарский, не ожидая, пока Власьев, покряхтывая с непривычки, самостоятельно выберется из возка.
— Далеко ли собрался? — осведомился князь.
Власьев покосился на пристава, который с любопытством слушал разговор, и ответил коротко:
— В Уфу, на воеводство.
— А что не по Казанской дороге?
— Там казаки пошаливают. Сказывают, идут на Москву с царевичем Петром.
— Петром? — удивился князь.
— Сын у покойного Фёдора появился. Не слышал?
— Не сподобился. А что в Москве делается?
Власьев вновь покосился на пристава:
— Завтра государь наш законный, Василий Иванович, венчается на царство.
— Знаю. Сам зван ко двору.
Пристав неожиданно отвлёкся, увидев скачущего из Москвы одинокого всадника, и Власьев произнёс слова, которые Пожарскому потом довелось слышать слишком часто:
— Смутное время наступило, князь. Смута — в умах, смута — в душах, смута — в сердцах. Люди не знают, кому и чему верить. Димитрий не сумел удержать царство, но и Шуйский — не царь.
— Что так? И знатен вельми, и умом не обижен.
— Умён-то умён, да недогадлив. Глупость за глупостью делает, — досадливо сказал дьяк. — Я, конечно, не советчик ему, но поглядел — с поляками поссорился, чужеземцев со двора гонит. Самых отъявленных недругов своих воеводами на границу с Москвой прогнал, они же первые ему и изменят. На престол сел без Земского собора, не понимает, что власть Москвы ничто без поддержки всех городов. Стоит им откачнуться — и Москве не бывать! Попомни мои слова!
В этот момент пристав, видя, что всадник проскакал мимо, вновь повернулся к старым знакомым.
Опытный дипломат, не меняя голоса, переключился на другую тему:
— И мой тебе совет, князюшка: служи верно государю нашему, и он тебя вниманием не оставит.
Пожарский тепло взглянул на осунувшееся от переживаний лицо дьяка, потрепал по плечу:
— Держись! Надеюсь, что скоро вернёшься в свой московский дом.
Власьев усмехнулся:
— Мой дом — теперь не мой.
— В казну взяли?
— Мой дом удостоен высокой чести: в нём царица будет жить.
— Царица?
— Марина со своим отцом и братьями. Под крепкой стражей, конечно. Думал ли я, что мой скромный терем под царские хоромы пойдёт? — Он досадливо покачал головой и повторил: — Смутное время, ох, смутное...
Долго ещё ехал князь, не торопя коня и низко опустив голову. Он вспоминал Земский собор, когда люди со всей Русской земли умоляли Бориса надеть шапку Мономаха. Ликование в войсках, когда будущий царь закатывал пиры сразу на десять тысяч человек. Его венчание на царство, когда он давал обет Богу, что поделится последней рубахой с нуждающимися. И вдруг страшный голод, калики, голосящие на площадях, что Бог проклял Бориса за злодейское убийство царевича Димитрия и что проклятие это ляжет на головы его детей.
«Неужели прав дьяк и Россию снова ждут грозные испытания? — размышлял Пожарский. — Коли так, то слава Богу, что представитель рода Рюриковичей, не раз спасавшего Россию, снова на троне. Пусть Шуйский слаб, но он — Рюрикович. И Пожарский — тоже Рюрикович. Значит, он должен, если нужно, жизнь отдать за государя Шуйского!»
Укрепившись духом от принятого решения, князь пришпорил коня.
...Венчание Шуйского никак не напоминало тот пышный праздник, который устроил год назад по случаю своей коронации Димитрий. Скупой Василий пожадничал даже в день своего долгожданного торжества. Не было ни ковровых дорожек, ни пышных нарядов челяди. Не было в этот день и полагающегося, по обычаю, народного гуляния с дармовой выпивкой и закуской. «Пожалел «шубник» четыреста рублёв, — недовольно гундосили мужики у кабаков, — а ведь обещал нам, когда поляков резали. Ну, да мы ему ещё припомним!» Не было и пышного царского пира, лишь обычная трапеза с ближними боярами.
Митрополит Новгородский Исидор и митрополит Крутицкий Пафнутий, венчавшие Шуйского на царство, после свершения обряда подводили знатных людей к крестному целованию в знак верности государю и заставляли расписываться в записи, сделанной от его имени. Князь Никита Хованский попросил свояка расписаться за него, поскольку за прошедшие пять лет знаний в грамоте не прибавил.
— Что в записи сказано? Прочти, — попросил он Дмитрия.
Тот скороговоркой прочитал:
— «Божиего милостию мы, великий государь царь и великий князь Василий Иванович всея Руси, щедротами и человеколюбием славимого Бога и за молением всего освящённого собора и по челобитью и прошению всего православного християнства, есми на отчине прародителей наших, на Российском государстве царём и великим князем, его же дарова Бог прародителю нашему Рюрику, иже бе от римского кесаря. И потом многими леты и до прародителя нашего великого князя Александра Ярославича Невского на сем Российском царстве бытие прародители мои...»