Воевода

Антонов Александр Ильич

— Крепость без пушек и пушкарей — это плохо. — Указал пальцем на Даниила. — Потому велю тебе, младший Адашев, учиться огненному бою из пушек и ратников тому учить. Ты есть воевода при наряде, и всё у тебя должно быть под рукой. — И, повернувшись к главе Разрядного приказа, повелел: — Расти из Даниила воеводу у наряда! Сметлив, зорок. Эко, со Свияги узрел мечети в Казани. Да и в Казани, как мне ведомо, все слабые места узнал.

Князь Семён Микулинский, сидевший неподалёку от Даниила, улыбнулся ему. «Расти, Адаш, расти. Рад за тебя!» — говорил его взгляд. А после совета князь подошёл к Даниилу и обнял его.

— Дерзай, сын Адашев, дерзай! Тебе посильно сие.

— А вдруг не справлюсь,

князь-батюшка? Ведь молод, говорят.

— Должен справиться. И причины тому ведомы тебе. Вспомни сожжённый Козельск, угнанную невесту, горы убитых... Да что говорить...

Эти слова, сказанные князем Микулинским с болью в сердце, сильнее, чем любые другие убеждения, подействовали на молодого Адашева, и он посуровел лицом.

— Спасибо, князь-батюшка. Отрезвил ты меня. Надо — значит, постараюсь справиться.

Микулинский и Адашев ещё долго беседовали о пушечном деле. Оно было новым в России. В казанских походах было всего несколько пушек. Теперь на литейных заводах их литье стало государевым делом. Даниил Адашев волей судьбы вставал у зарождения нового на Руси приказа — Пушечного. Его создадут при жизни Ивана Грозного.

Ещё не покинув Грановитую палату, Даниил дерзнул выпросить себе в помощники Ивана Пономаря, который, став стряпчим, мог отдалиться от него. А Иван нужен был ему в первую голову. Должен он знать, какой человеческой силой можно управлять пушкой. Иван это покажет в полной мере. И Даниил попросил главу Разрядного приказа:

— Батюшка-воевода, мне ведь теперь помощник надобен. Так ты определи стоять при мне Ивану Пономарю.

— Ишь ты, хитёр, Адаш. Ладно, уважу. Ещё ярлыки в приказе получите на Пушечный двор ходить. С этого надо тебе начинать, — вразумил боярин Даниила.

И всё-таки, как бодро ни держался Даниил, оставшись один, он крепко задумался о предстоящих переменах в своей жизни. Воевода наряда — это было для него нечто пугающее. Ему были понятны слова «сотский», «тысяцкий», «воевода полка». Тут всё ясно: у тебя под рукой или сотня воинов, или тысяча, или четыре тысячи. Управляй ими так, чтобы любое твоё разумное желание выполнялось. Но, чтобы управлять пушками, людьми при них, надо иметь особое умение. И грамоты нужно больше, чем у него есть. Точно попасть из лука стрелой в цель не каждому дано. А тут — пушка. Ей безразлично, куда стрелять, она неживое существо. Однако воин при ней должен всё знать про пушку и её способности. Такую головоломку задал себе Даниил, шагая из Кремля с царского совета в свои палаты на Сивцевом Вражке. Но не только о том, как обуздать пушки и научиться стрелять из них, думал Даниил. Он помнил, как царь сказал: «Пора кончать с казанскими татями. Чтобы не ходили больше в мою землю с разбоями и жили в узде». Даниил примерялся к тому, какими силами идти на Казань, чтобы покорить её. В минувших походах, где было от пятнадцати до двадцати пяти тысяч воинов, проку не оказалось. Казань стала даже крепче. Потому навалиться на неё нужно большой силой. Видел же Даниил своими глазами, как Казань защищала сама природа. Эти речки — Булак, Казанка — при штурме не одну тысячу воинов поглотят. Надо собрать много ратников для последнего похода на Казань. И выходило, что Разрядный приказ потребует воинов от Тулы до Новгорода Великого. Не меньше ста тысяч нужно будет для царского войска. И судьба никак не минует волжан, таёжных жителей Заволжья, где каждый второй мужик охотник и отменно стреляет из лука, с рогатиной ходит на медведя...

Даниил был убеждён в том, что костромичи крепче, выносливее и отважнее мужиков многих других русских земель. В Костромской земле к тому же каждый второй — лесоруб, а кто с брёвнами в обнимку спит, тому силёнки не занимать. Бревно лишь силой и можно привести к послушанию, слова оно

не понимает, потому как бездушное. И пришёл Даниил к мысли, коей по чину «ему не положено держать»: ратников для пушкарского дела, для своего наряда он должен набрать в своей костромской вотчине. «Вот только что скажет батюшка», — наконец-то вспомнил он: ведь воли на борисоглебских мужиков у него нет никакой. Вся она у батюшки да у царя. Потому и надо будет идти от «печки», заключил свои размышления Даниил. Чтобы дать ход своей задумке, Даниилу нужно было дождаться отца, который был ещё в Кремле.

Он пришёл лишь к вечеру, когда Даниил уже вволю натешился с сыном. Тарх становился всё забавнее, он уже твердо издавал какие-то звуки, которые ещё не стали словами, но уже согревали отцовское сердце. Глаша зорко наблюдала за тем, как притираются друг к другу отец и сын. Она видела, что муж души не чает в Тархе.

Дед Фёдор тоже полюбил внука, но был сдержан с ним, не баловал. «Воины нужны державе, нечего их нежить», — появившись в покое сына, подумал он. Сыну же сказал:

— Нам с тобой, Данилша, о многом поговорить нужно. Как ты понял, царский совет вокруг наших с тобой дел вился.

— Верно, батюшка. И я так мыслил, пока из Кремля шёл.

— И дел у нас с тобой государственных невпроворот, потому нам во всём порасторопнее надо быть.

— Вкупе думаю, батюшка. Да вот послушай меня, чего я хочу, а там суди, ежели не так.

— Шустёр ты, отца сначала выслушай. Тебе должно быть завтра же на Пушкарском дворе. Там тебя познакомят с пушками, многое покажут, как управлять этими штуковинами. Пойдёшь туда, возьми с собой Пономаря. Боярин Дмитрий сказал, что отдал его в твою волю.

— Спасибо боярину.

— Слушай же. На Пушкарском дворе будьте дотошны во всём. Чего не понимаете, спрашивайте. Там люди толковые, всему научат. О порохе узнайте всё. Там всё непросто. Каждому выстрелу своя мера, а полёту ядра — своя. Лететь ему на четверть версты — одно, на полверсты — другое.

— Батюшка, а стрелять на Пушкарском дворе не придётся?

— Упаси боже! Со стрельбой они за город ездят, чаще всего за Коломенское, на пойму.

— А ратников к пушкам откуда будут брать? — поинтересовался Даниил.

— Сие не наше с тобой дело, сынок, — неуверенно ответил Фёдор.

— Можно мне своё сказать? — спросил отца Даниил.

— Говори.

— Ведомо ли тебе, что на большом совете уже сейчас решили собирать войско? Так ли это?

— Так, сынок, угадал.

— И тебе, наверное, в Борисоглебском придётся набирать ратников?

— Каждый год такая оказия, а ноне большая вдвойне.

— Вот, батюшка, как я мыслю: иду на Пушкарский двор с Иваном, и мы всё познаем. Там же волею царя-батюшки испрошу две-три пушки и повезу их в Борисоглебское с ядрами и с порохом. Как привезу, твоей волей буду подбирать-искать дюжих парней и начну учить их пушкарской справе. Всё это будем делать искромётно, не теряя недели, дня.

Отец смотрел на сына внимательно, словно видел его впервые, удивлялся его сметливости. Он, будто опытный воевода, всё взвесив, оповещал о своих действиях. Нравилось это старшему Адашеву в его сыновьях. Что Алексей, что Даниил не уступали друг другу в уме, в быстроте и выборе правильных решений. И как тут было возразить Даниилу, ежели он опередил многих и правильно построил линию своего подхода к тому, что должно произойти под Казанью! Домыслил Фёдор за сына лишь то, что пушки из Борисоглебского можно будет потом поставить на плоты и с ними они прибудут под Казань. Мысль эта получила развитие, и Фёдор счёл, что все пушки могут быть отправлены до Свияжска и далее с водной ратью. «Даст Бог, прямо на левый берег выставим, против казанской крепости», — подумал Фёдор. Он сказал сыну: