Воевода
Шрифт:
Дни становились всё длиннее, работы велись от зари до зари. Теперь уже и с левого берега Волги, из селения Айша, можно было увидеть, как на Свияжском мысу поднимается крепость. Безмятежное возведение крепости было нарушено на десятый день. Со стороны селения Татарское Магулово на рассвете в расположение русской рати ворвался отряд казанцев. Их было около сотни. На быстрых и юрких конях они смяли дозор, с криками: «О Аллах! Аллах!» — словно смерч пронеслись по стану сторожевого полка воеводы Ильи Морозова и умчались, не потеряв ни одного воина. В русском стане поняли, что спокойная жизнь нарушена, что рано дали волю благодушию. Князь Семён Микулинский собрал воевод, тысяцких, сотских, выбранил их и сказал, что надо увеличить
— Пока не возведём крепость, держите в дозорах треть ратников из каждой сотни. За всякое упущение буду наказывать.
Вечером того же дня предали земле первых убитых на Свияжском мысу — девять человек. Время покажет, что это были и последние погибшие при возведении крепости.
Даниил в эти дни не знал покоя ни днём, ни ночью. По воле отца он следил за всеми работами в крепости и успевал побывать в день не один раз на берегу Свияги, где поднимали на берегу брёвна. Там надо было соблюдать очерёдность разборки плотов. На строительстве крепости трудились и сто пятьдесят борисоглебцев. Поставив сторожевую башню в поле, они теперь поднимали башни в крепости. За старшего у них оставался Иван Пономарь, хотя этого «старшего» можно было чаще видеть с бревном на плече, которые он любил носить на пару с Прохором. Вдвоём они брали самое тяжёлое бревно и несли наверх. Даниил иногда подходил к ним и говорил:
— Эй вы, Добрыни Никитичи, грыжу не наживёте? Поберегитесь!
— Бог милует, — отвечал улыбчивый Прохор.
К вечеру Даниил обходил «свои» три боевые башни. Знатные получились строения. Стрелять по врагу можно было с четырёх ярусов. При пушках теперь уже стояли борисоглебские пушкари. Осмотрев на вечерней заре всю крепость, Даниил с Иваном спускались к Свияге: туда каждый час могли прибыть плоты со срубленными под Нижним Новгородом постройками для жилья. Предполагалось, что в зиму, пока не началась осада Казани, будут годовать ратники полка князя Семёна Микулинского и полков отца и сына Морозовых. Принимая плоты, Даниил приказывал сразу же разбирать их и вкатывать на берег, потом шёл к отцу и докладывал о том, что было сделано в ходе ночных работ.
И наступил день, когда стены крепости, башни, ворота, многие постройки внутри были завершены. Это был июльский погожий день. К этому времени значительная часть правобережья Волги с улусами и городками уже отошла к Русскому государству. Было о чём доложить царю Ивану Васильевичу — об успешном начале будущего большого Казанского похода. И пришла пора Фёдору Адашеву подумать о том, кого послать с благой вестью в Москву. Сам он не мог уехать. Собрал на совет воевод, и было решено на совете, что донести до государя эту весть должно Даниилу Адашеву, человеку, который нашёл место для крепости. Позже было записано: «Известить государя о построении города был отправлен Даниил Фёдорович; в Москве с нетерпением ждали этого извещения». Именно так и было. В царском дворце с великим нетерпением ждали этой вести, потому как боялись, что царский гнев из-за всякого промедления будет нарастать, и одному Богу ведомо, на кого он обрушится. Даниила Адашева встретили с радостью и почтением, словно он привёз снадобье от болезни и исцелил его. Не мешкая царь Иван Васильевич отправил в Свияжск стряпчего Игнатия Вишнякова с государевым жалованьем — с золотыми — и с приказом воеводам привести к «правде» всю нагорную сторону правобережья Волги. Царь наказал Игнатию Вишнякову передать воеводам, чтобы они помнили, что Свияжск есть ключ к Казанскому царству. Слушая сей наказ стряпчему, Даниил думал о том, что взять всё правобережье — непосильное дело для рати. Однако Даниил не знал того, что ранее царь собрал больших воевод и наказал им уговорить казанских правителей на уступку и за то, что он не будет отнимать у Казани правобережье, вновь посадить на царство царевича Шиг-Алея, которого воеводы Михаил Воротынский, Андрей Горбатый-Шуйский
На удивление всем русским воеводам, которые не хотели, чтобы на престол Казанского царства вновь взошёл Шиг-Алей, казанские правители легко согласились принять бывшего царя и вернуть ему корону. 16 августа царь Шиг-Алей въехал в Казань. В числе прочих в его свите был и Даниил Адашев. Он проводил Шиг-Алея до дворца и больше суток ждал в бывшем своём покое при нём, когда казанцы освободят русский полон. Шиг-Алей не затянул время дать свободу пленным русичам, и уже через день Даниил Адашев вернулся из Казани в Свияжск, и с ним пришли свыше сотни русичей, освобождённых из плена. Все они были в рабстве в Казани, потому их и собрали так быстро. Но в Казанском царстве оставались ещё тысячи закрепощённых русичей.
С вестью о том, что царь Шиг-Алей снова стал царём Казанского царства и освободил часть пленников, вновь был послан Даниил Адашев. «С сеунчем [25] к государю бояре послали Даниила Фёдорова, сына Адашева, да стрелецкую голову Ивана Черемисинова. И бысть государю радость великая о избаве христианской», — сказано в исторических источниках.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ОСАДА ТВЕРДЫНИ
25
Сеунч — радостная весть.
Едва исполнив поручение воевод и известив царя о том, что Шиг-Алей вновь на престоле Казанского царства, Даниил был позван в Разрядный приказ. И всё тот же по-отечески относящийся к Даниилу думный боярин Дмитрий Романов благословил его на новую большую заботу. Но, прежде чем начать деловой разговор, он спросил, как поживает батюшка Фёдор Григорьевич, не мается ли болезнями.
— Слава богу, боярин-батюшка, у моего родителя всё хорошо.
— И дома у тебя хорошо?
— Не был ещё в Сивцевом Вражке, как в Москву прикатил. Вот беда-то в чём, — отозвался с грустью Даниил.
— Ничего, сегодня побываешь. А теперь о деле, сын мой.
— Слушаю, батюшка-боярин.
— Стоят на Москве-реке три больших струга. На них тридцать шесть пушек, ядра к ним, заряды, фитили — всё как должно. Ещё три судна со стрельцами. Их там сто человек с пищалями. Над ними ты тоже голова. Ведёшь их до Свияжска, там князю Микулинскому передашь. А к своим пушкам ты сам наряд собирай — ты это ведаешь. Так вот тебе, как воеводе наряда, надо принять пушки как должно и стрельцов заодно, да поспешить на Москву-реку завтра утром с рассветом. Там мой дьяк будет, всё и передаст.
— Боярин-батюшка, пощади. Я забыл, как сына и жену звать и как они выглядят. Почитай, полгода в пути да в пути. В прошлый раз приехал, думал в баньке помыться дома, а меня снарядили Вишнякова с казной провожать, ещё Шиг-Алея.
— Что поделаешь, Данилушка. Зато у быстрого коня и почёту больше. Твоё имя часто на устах у царя-батюшки. Ладно, как вернёшься из Казани, так и будешь отдыхать полгода. — Сам боярин улыбался.
— И когда же я вернусь — тебе сие ведомо, боярин-батюшка?
— Если бы ведал, я бы так и сказал. Вот приедешь туда с пушками, их на службу надо поставить, наряд к ним прикрепить. Там зима подступит, так ведь в Свияжске-то при пушках воеводе должно быть. Придётся годовать-зимовать.
— Выходит, мне в первую голову?
— Угадал, сын мой Адашев, тебе в первую голову. Да там и Микулинский будет, и Морозовы... А Микулинскому-то ты ой как любезен.
— Спасибо, боярин-батюшка, вовсе меня утешили. — И Даниил рассмеялся, поняв, что свободы ему хотя бы на недельку не добыть от думного боярина. — Право же, какой я везучий!