Воин Храма
Шрифт:
Под мерный звук голоса секретаря звуки хлестких ударов разносились по комнате один за другим.
Гийом знал, что жертва не сдастся так легко. Но он делал ставку не на боль. Куда важнее было дать пленнику почувствовать, что он больше никто. Что орден не защитит и не заступится за него. Что есть только он, Гийом — и далекий шанс обрести свободу и очищение в конце.
Леннар был крепок. Пытка продлилась больше часа, прежде чем сознание его стало уплывать в туман. И только под конец, когда Гийом устал от происходящего не меньше его самого,
Гийом подошел к Леннару вплотную. Огладил волосы, не в силах противиться желанию коснуться их хотя бы раз. Затем схватил их в охапку и рванул наверх, заставляя Леннара поднять лицо.
— Зачем? — спросил он.
Леннар вздрогнул. Кровавый туман окружал его со всех сторон — но на мгновение этот туман выхватил лицо из его снов.
— Зачем ты это сделал, Льеф? — прошептал Гийом, так чтобы не слышал никто, кроме них.
Леннар задрожал всем телом. Это имя… Кадан тоже вспоминал его в бреду, но только теперь, когда его произнес Гийом, ему показалось, что это имя в самом деле принадлежит ему.
— Я не знаю… — прошептал он. И последний мощный удар плети отправил его в темноту.
Помощники палача отнесли его в камеру и бросили на кучу соломы, где он валялся без чувств до вечера.
ГЛАВА 19
В темнице дни отличались от дней лишь орудиями пыток, которые пускались в ход.
Большую часть времени Леннар оставался без сознания, в полной тишине, и только изредка ему чудилось сквозь сон, что через маленькое окошко под потолком доносится звук протяжной песни, похожей на плач волынки. Сердце его сжималось в такие мгновения, и душа рвалась туда, навстречу голосу, но сил не хватало даже на то, чтобы встать и подойти к окну.
Пытки, которые применял Гийом к его телу, были не столь ужасны, как об этом принято говорить. Его не калечили и даже не проникали внутрь его. И хотя тело непрестанно страдало от боли, больше его мучила другая боль, та, которую Леннар испытывал, глядя Гийому в глаза.
С самого начала, с самой первой встречи, ему чудилось, что этот человек ему знаком.
Тем позорней, тем унизительней было оказаться голым и слабым перед его лицом, когда писарь зачитывал обвинения, стоя в углу. Рука Леннара против воли рвалась к мечу, который давно исчез. Но никогда бы он не поддался на пытку, если бы не этот человек.
— Зачем ты сделал это? — раз за разом задавал он вопрос. И Леннар не знал почему, но был уверен, что они понимают друг друга.
Иногда ему казалось, что это лицо и этот вопрос — только сумрачный бред, потому что откуда он мог возникнуть здесь?
Погружаясь в беспамятство, Леннар снова и снова видел это лицо — или лицо Ролана — перед собой, в зависимости от того, насколько ему везло. Повсюду были кровь и боль, он сам сражался до одури с мечом в руках или просто лежал без сил на земле, и все равно видел перед собой это лицо.
Реальность и сон сливались между собой, и он день
В один из дней, которым Леннар уже успел потерять счет, его отволокли в пыточную, закрепили на кресте, и он долго лежал лицом вниз, ожидая, когда за ним придут. Леннар подозревал, что это часть их игры. Холодный пот катился по его лицу в ожидании пытки.
В сознании промелькнуло воспоминание о Кадане. Кадан тоже был частью его снов. И здесь, в катакомбах, где время замкнулось в круг, ему казалось уже, что сам Кадан был только сном. Маленьким оранжевым огоньком, теплившемся на самом дне его души.
Спустя какое-то время — Леннару казалось, что это была вечность — в пыточную вошел один единственный человек в плаще, украшенном крестом. Гийом медленно пересек комнату и остановился напротив него. Свиток с обвинениями был в его руках, и он медленно, размеренно принялся его читать.
Леннар уткнулся лбом в пропитавшееся кровью дерево креста, и от бессильной злобы на глаза навернулись слезы. Он напряг руки, силясь вырваться из веревок — Гийом был один, и если бы только хватило сил, если бы только не были связаны руки, если бы только он мог встать… Быть может, последним броском в своей жизни Леннар рванулся бы к нему и удушил.
Гийом дочитал список до конца и, обратив свой взгляд к пленнику, одной рукой потянул его подбородок на себя.
— Зачем ты это сделал, Льеф? — тихо, но твердо спросил он, и от его голоса волна слабости прокатилась по телу пленника.
— Я не знаю… — прошептал Леннар.
— Ты лжешь.
— Я иначе не мог.
Хлесткий удар по лицу оборвал его слова.
Гийом стоял, тяжело дыша, ярость медленно уходила из его глаз.
— Двое было юношей, которых я любил больше, чем себя, — произнес он все так же негромко.
Леннар уткнулся лбом в деревянную перекладину. Плечи его сотрясли бессильные рыдания. Он и сам не знал боли большей, чем испытал в то мгновение, когда меч его вошел в тело… Ролана? Руна? Леннар не мог разобрать. Видел только глаза. И сейчас эта боль стала сильней во сто крат.
— Что мне сделать… — прошептал он, поднимая голову, насколько мог, и вглядываясь в лицо палача.
Гийом без слов опустил в его руки свиток и вложил в пальцы перо.
Разум Леннара помутился. Он уже не понимал, что делает, и готов был на все, лишь бы остановить эту кровавую карусель.
Дрожащие пальцы начертили размашистое Л. Т. и алое марево поглотило его.
Оба судилища прошли как в тумане — как для Леннара, так и для его палача.
Гийом наблюдал, как Леннара ведут к костру посередине Гревской площади, стоя на балконе ратуши, и сердце его неприятно сводило тоской.
Леннара, обессиленного и обмякшего, как тряпичная кукла, крепили к столбу, а он все смотрел и не мог насытиться его лицом.
"Как я мог…" — билось у него в голове. И тут же звенело ответом: "Я сделал все, что мог".