Воин-монах на престоле
Шрифт:
Сбор винограда
Юлиан, уже вошедший в возраст, вспоминал о своем винограднике в поистине проникновенных и ностальгических, выражениях:
«Есть там и скромный памятник моему занятию земледелием – маленький виноградник, дающий благовонное и сладкое вино, которое не нуждается во времени для того, чтобы приобрести аромат. Ты увидишь [там] Диониса (бога виноделия – В. А.) и Харит (эллинских богинь вечной юности и красоты, аналога римских Граций – В. А.). Виноградины – и в кистях, и когда они сокрушаются на точиле, – пахнут, как розы, а молодое вино в кувшинах – «амброзия чистая с нектаром сладким», если поверить Гомеру. Почему же было не расплодить мне такой виноград и не засадить такой лозой многие акры?» («К Евагрию»).
В данной связи представляется небезынтересным отметить, что вышеупомянутый учитель красноречия и любомудр Ливаний из сирийской Антиохии, ставший впоследствии учителем и другом Юлиана, тоже любил, подобно юному царевичу, вспоминать о радости, доставляемой ему наблюдением за людьми труда, занятыми каждый своим «рукомеслом» (как выражались у нас на Руси) – например, за «тружеником моря, погружающим в воду свое весло, забрасывающим
Давление винограда ногами
А вот царевич Юлиан был, похоже, слеплен из совсем иного теста или замешен на совсем иных дрожжах. Вволю потрудившись на земле, царственный отрок знал, куда укрыться, чтобы предаться уединенным размышлениям. Неподалеку от виллы располагалась гряда живописных холмов, где можно было в полной тишине и в полном одиночестве отдохнуть от трудов праведных. Там усталый Юлиан ложился на душистую траву между тимьяном и мальвами и углублялся в чтение очередной книги. Когда же Юлиан обращал утомленные долгим чтением глаза на море, ему отрывалась неизменно восхищавшая его панорама: у его ног – песок и галька залитого солнцем берега, за ними – неумолчно шумящие, пенящиеся у берега волны моря с медленно проплывающими по нему мимо задумчиво провожающего их глазами мальчугана лодками и кораблями, чьи паруса, словно цветы, колыхались между морем и небом, вдали – синеватые очертания Принкипонесского архипелага (позднейших островов Принкипио, или Принцевых островов) и, наконец, в далекой дымке горизонта – огромный город, втиснувший между Пропонтидой и Босфором свое увенчанное пышными дворцами, храмами языческих богов и христианскими церквями предгорье.
Если вдуматься в эти сильные, детские впечатления одинокого мальчугана, можно понять ту своеобразную форму, в которую он однажды облек свои весьма интересные воспоминания о гомеровской «Одиссее»: больше всего его восхищает в добродетельной супруге хитроумного скитальца – Пенелопе – ее способность так сильно привязать к себе Одиссея, что он, ради нее, даже отказался вступить в брак с божественными существами: «Из-за многих различных качеств достойна хвалы Пенелопа, но то, что она заставила своего мужа столь сильно любить и лелеять ее, удивляет меня больше всего: так, что он презрел, как мы говорили, сожительство с богиней, равно как и отверг родство с феакийцами. Ибо все они к нему относились любовно: и Калипсо [51] , и Кирка [52] , и Навсикая». Все они были страстно влюблены в него, и их любви способствовали имевшиеся в их распоряжении мощнейшие средства соблазна. Но какие? – спрашивает Юлиан, и сам же отвечает, что «они имели красивые и совершенные дворцы, сады и парки, в которых произрастали огромные тенистые деревья, луга, полные пестрых цветов и изобилующие нежной травой, где
51
Калипсо («та, что скрывает») – в древнегреческой мифологии нимфа острова Огигия на Крайнем западе обитаемого мира, куда попал спасшийся Одиссей на обломке корабля, и с которой он провел там семь лет.
52
Кирка (в латинизированной форме Цирцея) – в греческой мифологии дочь бога Солнца Гелиоса и океаниды Персеиды. По некоторым авторам, дочь Аполлона и Эфеи. Во время морских странствий на её острове оказался Одиссей. Несколько его спутников отправились осматривать остров, но были превращены Киркой в свиней. Тогда Одиссей пришел к дому волшебницы и с помощью подаренного Гермесом чудесного растения моли победил ее чары. Кирка, признав в отважном госте Одиссея, предложила ему остаться на острове и разделить её любовь. Одиссей согласился, но прежде взял с нее клятву, что она не замышляет против него ничего дурного и вернет человеческий облик его спутникам, обращенным в свиней. Прожив год на острове в неге и довольстве, Одиссей, по настоянию товарищей, стал просить Кирку отпустить их на родину. Получив согласие богини, сначала он отправился к Аиду, чтобы узнать от прорицателя Тиресия о предстоящих ему испытаниях.
И лоза с кистями благородного винограда, полными плодов, цвела близ ее (Калипсо – В. А.) жилища. Так же было и у феакийцев, разве что лозы цвели более пышно, поскольку, я полагаю, были возделаны с искусством и выглядели менее прельстительными и приятными, чем дикорастущие».
Из приведенных выше строк, вышедших из-под пера Юлиана, можно сделать вывод, что, хотя феакийцы тоже имели чудесные сады (к тому же плодоносившие круглый год – позволим мы себе добавить в скобках), эти сады, разбитые с изощренными искусством и роскошью, именно поэтому были, с точки зрения Юлиана, начисто лишены прелести естественного, не испорченного вмешательством человека, природного ландшафта. Особенно восторгали Юлиана «мир и покой» волшебного острова нимфы Калипсо. Он с полным пониманием относился к желанию скитальца Одиссея, безмерно утомленного скитаниями, лучше провести остаток жизни на этом благодатном острове, чем продолжать свое путешествие по морю к берегам родной Итаки:
«Видя всю эту роскошь и богатство, мир и покой, окружавшие те острова, кто смог бы устоять? Особенно если речь идет о человеке, подъявшем столькие труды и опасности и ожидавшем, что претерпит еще худшее, особенно в море и в собственном доме, ибо там он сразился один с сотней юношей, бывших в расцвете сил – совершил то, чего не случалось с ним даже на троянской земле».
Дары земли и моря (римская мозаика)
Любимым поэтом Юлиана (как и его кумира – русого героя Александра Македонского, любимца бога Солнца, повергшего к стопам своего сына и избранника Персидскую державу и «всю Азию до самой Индии») всегда оставался Гомер. Этой любовью к Гомеру царевич был
На латиноязычном Западе Римской империи подобное воспитание не повлекло бы за собой, пожалуй, никаких дурных последствий. Классическое образование, полученное в юности, пример, Августином (Г)Иппон(ий)ским, будущим Отцом Церкви, только вызвало в нем отвращение к Гомеру и ко всему греческому, да и изучение произведений другого великого языческого поэта, «латинского Гомера» – Вергилия – не таило в себе никакой опасности для веры в Христа. Но в землях, в которых господствовали греческий язык и греческая культура, изучение древних поэтов могло вызвать страстный «синдром эллинизма», трудно совместимый с духом и верой в Спасителя – «Галилеянина» [53] , как выражался впоследствии Юлиан. Так что кукловоды, полагавшие, что управляют юным Юлианом, как во всем послушной им, безвольной марионеткой, допустили большую неосторожность, если не сказать – огромный, непростительный просчет! – поручив его заботам страстного эллиниста, хоть и «варвара», Мардония. Впрочем, со временем они попытались исправить свое упущение, подчинив отрока-сироту более строгому надзору и контролю.
53
Галилея – историческая область Палестины на севере современного Израиля, на границе с современным Ливаном. Название «галилеяне» применялось не только к жителям Галилеи вообще, но и к членам фанатичной иудейской секты «ревнителей» (кананитов, или, по-гречески – зилотов), последователей антиримского мятежника Иуды Галилейского, в частности. Термин «галилеяне» также использовался некоторыми греческими и римскими авторами, в том числе и Юлианом Отступником, для обозначения последователей христианства, называемого в этом контексте «Галилейской верой». В долгих распрях с Римом до и после времен Христа галилеяне всегда были беспокойным элементом, людьми, которых могла укротить одна лишь смерть. Ко времени земной проповеди Иисуса Христа галилеяне изъяснялись на особом от жителей Иудеи наречии (Мк. 14:70). Большинство апостолов были галилеянами (Деян. 1:11). Главными городами Галилеи были Вифсаида Галилейская (родина апостола Андрея, Петра и Филиппа – Ин. 1:44), Кана Галилейская (родина апостола Нафанаила – Ин. 21:2) и Назарет (город, в котором провел детство Иисус Христос – Мф. 2:23; Мф. 21:11). Галилеянином почитали иудеи Иисуса Христа (Мф. 26:69; Ин. 7:41). Согласно евангелисту Матфею, после воскресения сначала ангел (Мф. 28:7), а затем Иисус (Мф. 28:10) направили апостолов в Галилею. В эпоху апостола Павла в Галилее существовали христианские церкви (Деян. 9:31).
Глава четвертая
Годы в макеллской обители
В самой глубине Анатолии, под сенью заснеженных вершин горного хребта Аргея (современного Эрджияза), с чьих высот, как утверждали античные авторы, можно было обозреть почти бесконечный горизонт, простирается лесистое предгорье, относящееся к числу самых диких областей суровой Каппадокии, пользовавшейся, наряду со столь же захолустными мало-азийскими областями Карией и Киликией, у просвещенных жителей античных мегаполисов недоброй славой захолустья обитаемого мира. Не зря распространенная греческая поговорка гласила:
Кария и Киликия,Да еще Каппадокия —Вот три «К», от коих мнеХочется блевать втройне!Впрочем, первое упоминание Юлиана о том, как он блевал (после отравления угарным газом), относится к периоду его пребывания, в пору уже не детства и юности, а молодости, в Галлии, так что в Каппадокии ему блевать, видимо, не пришлось. Там, в самом начале Кесарийской равнины, приблизительно в центре восточной части современной Турции, некогда располагался домен, то есть поместье, римского императора, называвшийся по-латыни Макелл(ум), или, в другом произношении – Мацелл(ум), а по-гречески – Макеллон – живописное, тихое, уединенное сельское владение [54] . Расположенный в нем, далеко от кипящих деловой жизнью прибрежных городов, окруженный живописными лугами и зелеными лесами загородный дворец (принадлежавший когда-то, если верить Дмитрию Сергеевичу Мережковскому, каппадокийским царям), был превосходным, прямо-таки идеальным местом ссылки для царевичей, которых тем, кто их сослал, представлялось необходимым держать вдали от источников мятежных помыслов и настроений. В другом месте первой части своей трилогии «Христос и Антихрист» – «Смерть богов», посвященной Юлиану Отступнику —, Мережковский называет Макелл (который он именует «Мацеллум») не дворцом, а замком. По нашим представлениям, замок – это характерное, прежде всего, для пришедшего на смену эпохе Античности Средневековья здание (или комплекс зданий), выполняющее и сочетающее в себе как жилые, так и оборонительно-фортификационные функции, в котором соединены в единое целое стены, мосты, жилые помещения, башни, рвы и иные постройки, и являющееся, в отличие от крепости (по сути – участка земли, обнесенного стеной с башнями), не общественным защитным сооружением, а укрепленной резиденцией частного лица – феодала. Однако, судя по сохранившимся мозаичным изображениям позднеантичных загородных резиденций римских магнатов-вельмож, многие из них вполне заслуживали названия «замок».
54
В своей дилогии «Кесарь и Галилеянин» Генрик Ибсен ошибочно пишет о Макелле, как о городе.
Всадник-вандал на фоне укрепленной римской сельской виллы позднеимперского периода
Об этом свидетельствует, например, хранящаяся ныне в Британском музее известная позднеантичная мозаика с изображением представителя германского племени вандалов, совершающего конную прогулку на фоне экспроприированной им (по праву победителя) у прежнего владельца – римского магната – сельской виллы, прямо-таки бросающейся в глаза своими мощными фортификационными сооружениями. Окружая свои загородные резиденции стенами и башнями, римские магнаты позднеимперской эпохи руководствовались теми же соображениями, что и император, «господин и бог» Аврелиан – окружая стенами и башнями «царственный град» Рим на Тибре.