Воин тумана (сборник)
Шрифт:
Вскоре искалеченную Филомелу отослали домой, в родной город. Хотя все это происходило, разумеется, еще до того, как люди научились писать, по-моему, отсутствие письменности не могло помешать этой женщине сообщить людям, что с ней произошло, ведь все можно рассказать и с помощью жестов, как со мной обычно разговаривает наш чернокожий. К тому же отец Филомелы и все остальные, несомненно, должны были очень удивиться, обнаружив, что она больше не может говорить. С другой стороны, сколь многие женщины, отнюдь не лишившись языка,
Однако вскоре она узнала, что сестра ее жива и вернулась к своему мужу; этого она стерпеть не смогла. Она потратила несколько месяцев на изготовление великолепного плаща, поистине достойного царицы, из самой лучшей шерсти; и на этом плаще вышила в картинках всю свою печальную историю.
После чего с достойным всяческого уважения мужеством прибыла ко двору царя Терея и показала ему роскошный вышитый плащ, который привезла в подарок сестре. Она, разумеется, старалась держать его подальше от царских глаз, чтобы Терей не разглядел, что на нем вышито. Зато Прокна рассмотрела его хорошо, удалившись в свои покои, и сразу все поняла. И тогда она собственными руками убила своего сына Итиса.
Сестры вместе разрубили тело несчастного мальчика на куски, зажарили и в тот же вечер подали на ужин Терею. Тот был изрядным обжорой и, ничего не подозревая, съел все до последнего кусочка; когда он объявил, что жаркое было превосходным, сестры открыли ему страшную тайну: он (подобно богу времени Хроносу, как заметил Эгесистрат) пожрал собственного сына и единственного наследника.
Терей бросился на сестер, обнажив меч. Но богиня Синтия, которая всегда мстит за поруганную девичью честь, превратила его в черного грифа-падальщика, Прокну – в соловья, а несчастную Филомелу – в ласточку, у которой хвост вырезан посредине, как был вырезан язык Филомелы. Вот почему соловей поет только вдали от чужих глаз, а ласточка летает так быстро, что ее невозможно поймать; ведь их вечный враг продолжает преследовать их.
А бедный Итис, убитый собственной матерью в отместку за преступление отца, теперь помогает всем детям, которые страдают по неведомым им самим причинам, по малолетству своему еще неспособные даже понять эти причины.
Рассказав нам эту легенду, Эгесистрат велел мне встать между алтарем и костром и, бормоча заклинания, перерезал горло голубям, чтобы кровь их капала в огонь, затем совершил возлияние вином и бросил в костер какие-то благовонные травы. Проделав все это, он запел гимн Итису, а Ио и Элата вторили ему.
От дыма костра у меня защипало в носу, потом вдруг захотелось спать; и я, по-моему, задремал, а во сне увидел того мальчика, которого встретил на рынке. Это был отрок, еще не превратившийся в мужчину, но уже с первым пушком на верхней губе и на щеках, одетый в дорогой плащ явно восточного происхождения. Черные волосы его были тщательно причесаны, в ушах – золотые кольца. Но вел он себя как-то странно, словно пробрался сюда украдкой, и очень удивился, когда я спросил, зачем он присоединился к нам, если не принимает участия в жертвоприношении.
И тут Эгесистрат вдруг спросил меня, помню ли я, кто он такой. Я ответил, что его зовут Эгесистрат и что он прорицатель. Он спросил, могу ли я бегать так же быстро, как он; когда я заявил, что могу, он снова спросил, могу ли я бегать быстрее, чем он, и я сказал, что могу. Тогда он спросил, помню ли я кибернета и сможет ли он, Эгесистрат, обогнать его. Я ответил, что не сможет, и он спросил, почему я так думаю.
– Ты и сам должен знать, – ответил я.
– Конечно я знаю. Но хочу выяснить, знаешь ли ты.
– Да ведь ты хромой! Тебя ранили спартанцы – так, во всяком случае, ты мне говорил.
Почему-то Ио очень удивилась этим моим словам. Странно.
– А куда меня ранили? – продолжал расспрашивать Эгесистрат.
– В бедро.
Он кивнул.
– А как тебе нравятся мои новые зимние сапоги? Как ты думаешь, в них удобно бегать? Оба ли они для этого хороши?
Я взглянул на его сапоги и заверил его, что они превосходные (так оно и было на самом деле).
– Впрочем, как и любая обувь, они больше годятся для ходьбы, чем для бега, – заметил я. – Быстрее всего человек бегает босиком.
– Хорошо сказано, – заявил Эгесистрат. – А теперь скажи, Латро, ты все еще видишь мальчика, с которым только что разговаривал?
Элата подмигнула мне и указала, куда нужно смотреть. Но в ее подсказке не было никакой необходимости. Я по-прежнему хорошо видел этого мальчика, о чем и сказал Эгесистрату.
– Спроси у него, как поживает Эобаз.
Не имею понятия, откуда мальчику могло быть известно о каком-то Эобазе и почему Эгесистрат считает, что ему это известно (разве что кто-то утром на рынке ему сказал?). Я окликнул мальчика:
– Эй! Подойди-ка поближе к костру! Что ты можешь сказать нам о спартанце Эобазе, изготовившем канаты для моста, построенного Великим Царем? – Я помнил, кто такой Эобаз, потому что прорицатель говорил о нем с нашим капитаном совсем недавно, в харчевне.
– Эобаз – не спартанец, – отвечал мальчик. – Он мидиец.
– Значит, ты его знаешь?
Он пожал плечами и повторил:
– Он мидиец. Мы мидийцам не доверяем, они не нашего племени.
– Ты должен повторять все, что скажет мальчик, – велел мне Эгесистрат.
Я повторил. Эгесистрат сказал:
– А теперь спроси его, где Эобаз сейчас.
Повторять его вопрос не было необходимости – мальчик прекрасно все слышал. Он на мгновение прикрыл глаза и промолвил:
– Эобаз на коне.
– Он едет верхом, – сообщил я Эгесистрату.