Воины Солнца и Грома
Шрифт:
Двое статных воинов — индиец и сак — в панцирях, с копьями и мечами стояли на часах у входа во дворец. До смены было еще далеко. Из расположенного через улицу дворца Гударза доносились пьяные песни. По улице пробежала собака. Проковылял хромой нищий. Появилась кучка монахов. Странно: откуда среди них саньясин? Известно, что длинноволосые и бритоголовые терпеть не могут друг друга. Спорили допоздна о благородных истинах, что ли? Саньясин и высокий горбоносый бхикшу, сложив ладони в приветствии, подошли к стражникам. Последнее, что увидел в жизни индиец, были сложенные
Без единого звука монахи вошли в караульное помещение. Из шести воинов лишь один успел выхватить меч, но тут же был обезоружен ударом в запястье, а ребро ладони другого бхикшу навсегда пресекло дыхание стражника, не дав его крику вырваться за толстые стены караульни. По слабо освещенным масляными светильниками коридорам монахи двинулись в глубь дворца, по дороге убивая стражников и слуг. Быстрые шаги босых ног тонули в мягких коврах.
То же самое творилось в домах преданных царю вельмож. Ни сильные рабы, ни наемные охранники не спасли их: кто мог представить, что его убийцей станет смиренный бхикшу? Видевшие это и уцелевшие потом рассказывали о безжалостных смертоносных демонах.
Не прошло и четверти часа, как из дворца вышел саньясин в сопровождении дюжего монаха с длинным свертком на плече и направился в сторону ворот. Тут же из дворца Гударза вышли десятка три хорошо вооруженных парфян и греков. Мечи и кинжалы тускло блестели в руках, кольчуги не звенели под запахнутыми и туго перепоясанными кафтанами. Быстро и бесшумно, словно стая ночных хищников, они вошли во дворец, полутемными коридорами и лестницами поднялись на второй этаж. Лишь один среди них не был воином — старик с трезубцем в руке и тигровой шкурой на плечах. Несмотря на возраст, он легко успевал за тридцатилетним парфянином со злым хищным лицом.
Некому было ни остановить их, ни поднять тревогу. Лишь бездыханные тела попадались им на пути к царским покоям, и это наполняло сердце Пакора гордой уверенностью в себе: боги за него, законного царя! Все в его душе сейчас сливалось в радостную, торжествующую песнь мести. У дверей библиотеки его отряд ждали девять безмолвных монахов. Охрана и слуги в других частях дворца ничего не подозревали.
Ни о чем не догадывался и царь Фраат, засидевшийся допоздна в библиотеке со Стратоном. На царе были только складчатые шаровары. Вопреки иранским обычаям, он не стеснялся обнажать свое великолепно сложенное, развитое эллинскими упражнениями тело. Умное, мягкое лицо его обрамляла кудрявая черная борода. На темных волосах блестела самоцветом золотая повязка-диадема.
— Разумеется, у мира одно первоначало — Бог. Но разве может он быть так страшен, уродлив и жесток, как твой Шива? Солнце, благое, светлое солнце — вот лицо Бога.
— Солнце — лицо Разрушителя. Сурья способен сжечь мир. Аполлон — безжалостный убийца. Митра — беспощадный воин.
— Да ты во всем видишь лик Ахримана!
Высокомерная улыбка скривила губы царевича.
— Если тебе так уж нужно делить Бога на Ормазда и Ахримана, вспомни, что у них один отец — Зерван Акаран, Бесконечное Время, Всепожирающий Хронос. Вот его лик!
Стратон развернул свиток. На пергаменте был изображен бог со львиной головой, оскаленной пастью и четырьмя крыльями. Его обвитое змеей тело окружали знаки Зодиака и семи светил — символ власти над пространством и временем.
— Другие так изображают Ахримана…
— Вот видишь! — Грек торжествующе выпрямился, прислушался. — Всеразрушающее Время правит миром, и тот, кто владеет силами разрушения и знает свой час, станет великим царем. Чакравартином! — Он возвысил голос. — Ты в этом убедишься скоро… Очень скоро… Сейчас! — Дверь распахнулась, и в комнату ворвались Пакор и его люди.
— Да! Мое время пришло, а твое кончилось, беззаконный царь, недостойный имени парфянина. В Иране пахлаваном — «парфянином» — зовут великого воина, богатыря, а где твои великие войны?
— Трус! Баба! Ты умеешь лишь откупаться от варваров! — зашумели парфяне и греки.
— Да, и они охраняют границы лучше, чем такие любители опустошать свои и чужие земли, как вы. За это народ и любит меня.
— Убийца! Ты замуровал живьем моего отца! — распаляя себя еще больше, прорычал Пакор.
Царь спокойно взглянул в пылающие глаза сына Гондофара.
— Его казнил народ, хотя я и возражал против такой казни. А власть я отдал бы и тебе, если бы не знал, что ты не смог править даже Дрангиакой, откуда тамошние саки тебя изгнали!
— Бахра-а-м!
Пакор наотмашь ударил мечом, ко Фраат молниеносно отклонился и в следующий миг нанес такой удар кулаком в голову Пакора, что тот отлетел назад, чуть не напоровшись на клинки своих сообщников. Фраат быстро схватил оброненный им меч, стал в боевую стойку и… вдруг с предсмертным хрипом рухнул лицом вниз. Под его лопаткой торчала рукоять кинжала.
— Пахлаваны тут, кажется, действительно перевелись. — Иронически взглянув на Пакора, Стратон вытащил кинжал и обтер его о волосы мертвого царя.
Парфянин протянул было руку к диадеме Фраата, но увидел перед своим лицом клинок грека.
— Куда, варвар? Ты забыл, что мои предки царствовали здесь раньше твоих?
Пакор выхватил из золотых с бирюзой ножен свой кинжал. Царевичи замерли друг против друга, словно повздорившие в корчме разбойники. Греки стали рядом с сыном Гермея, ощетинившись мечами. И тут между царевичами простер свой трезубец Шиваракшит.
— Вы оба забыли о тех, кто поселился здесь гораздо раньше вас. О тех, кого здесь гораздо больше, чем вас, яванов и пахлавов. — Девять монахов безмолвно вошли в комнату и замерли, сжав кулаки и скрестив руки в запястьях. — О тех, кто рад будет всех вас бросить в Инд на корм крокодилам… если так велят боги. Наши боги. Пусть боги и решат, кто достоин царствовать в древней стране. Пакор, ты считаешь достойным себя? Попробуй взять венец!
Пакор сорвал диадему с головы Фраата, возложил ее на себя… И тут же почувствовал, как по его волосам движется что-то скользкое. Греки и парфяне с ужасом увидели, как диадема обратилась в извивающуюся кобру. Прежде чем Пакор успел поднять руку к голове, перед его глазами выросла голова змеи, и ядовитые зубы впились в лицо. Даже не вскрикнув, он упал на труп Фраата: страх убил сына Гондофара раньше, чем яд… которого не было. Лишь Стратон, его гуру и монахи знали, что змея — только майя, созданная внушением.