Вокруг да около
Шрифт:
— Ну, знаешь, Павел Иванович, не ты один. Все колхозники паспортов не имеют.
— А почему не имеют?
— Потому что паспортизация в сельской местности не проведена.
— А почему не проведена?
— Почему? Почему? Заладил как маленький. Зачем тебе паспорт?
— Ах, вот как… Ясно.
Ананий Егорович уже официальным тоном разъяснил:
— Паспорт мы выдаем, товарищ Вороницын, когда человек из колхоза уезжает. А ты, надеюсь, не хочешь уезжать?
— А ежели захочу?
Тут на помощь Ананию Егоровичу опять пришла Полина:
— Куда ты, рожа, поедешь? Везде работать надо. Даром-то нигде ничего не дают.
— Полина, не мешай! — Лицо у Вороницына передернулось, но он сразу овладел собою. — А ежели захочу?
Ананий Егорович пошел напролом:
— Хорошо. Подавай заявление. Ежели правление колхоза даст справку, пожалуйста, — мотай на все четыре.
— А ежели не даст? — с пьяным упорством допытывался Вороницын.
— Да за каким лешаком тебе паспорт-то? — взвилась Полина. — Заладил: паспорт, паспорт. Пьяным еще напьешься, потеряешь. Десять рублей штрафу платить. Разве мало теряешь?
— Полина, помолчи!
— Не плети чего не надо, тогда и помолчу. Погоди вот — язык-то прищемят длинный. Больно распустил. Нальет шары и начинает высказываться. Ребят полна изба — не высказываться надо, а робить.
Вороницын больше не «высказывался». Он только долгим взглядом посмотрел на жену и со вздохом сказал:
— Эх, ты! Животноводство…
XIII
Была суббота, и дома его ждала привычная картина: спящие после бани дети и бодрствующая, сидящая у стола с лампой Лидия.
Лидия, конечно, вышивала. Вышивала очередного кота или оленя, которыми и без того были завешаны все стены.
Ананий Егорович снял плащ, переобулся в теплые валенки. Лидия — хоть бы слово, даже не посмотрела в его сторону. Что ж, она по-своему права: баня и для него чоплена. И, стараясь как-то загладить свою вину, он подошел к ней сбоку и примирительно положил свою руку на ее теплое полное плечо.
Лидия все так же молча встала, собрала на стол.
Он потыкал вилкой сухую картошку, потыкал грибы — и со вздохом отодвинул тарелку.
— А, опять нос воротишь! Не нравится? А ребята-то как?
И пошла, и пошла: да какой же ты председатель, когда молока в колхозе не можешь взять? Да где это слыхано, чтобы молока в колхозе не было! По тридцать копеек за литр колхозникам платим. Да кто тебя после этого уважать будет?
И ему в который раз пришлось объяснять: да, нету молока в колхозе, нету! План не выполнен, детсад на голодном пайке держим, учителям не даем — как она этого не может понять?
Но Лидии что в лоб, что по лбу. И раз закусила удила, не остановишь.
— Так за каким же чертом ты нас-то сюда привез? — как всегда, пустила она в ход свой последний козырь. — Сколько раз я тебе говорила: Ананий, не поедем, Ананий, не пори горячку! Люди на шестом десятке думают, как до пенсии дослужить, а он — на-ко, молодец какой выискался! — колхоз подымать поехал.
— Хватит! — вдруг, сорвавшись, закричал Ананий Егорович. — Привыкла барыней жить. Жена заместителя председателя рика! Районная аристократия… Нет, ты вместе с бабами навоз поворочай…
Проснулся младший сын Петька, хмуро посмотрел на родителей с кровати.
Ананий Егорович махнул рукой — а что еще оставалось делать? — и вышел в другую комнату. Вот и поговорили с женушкой. Нечего сказать, встретила мужа, успокоила. Мало ему сегодня нервов истрепали, так нетполучай еще дополнительную порцию дома. Не раздеваясь, в пиджаке, он лег на кровать, вытянул ноги. Ох, если бы ему сейчас немного соснуть! Хотя бы на десять минут забыться…
На другой половине все еще тяжелые шаги, грохот посуды. Потом все стихло, и в звонкой сухой тишине послышалось знакомое потрескивание иглы.
Он посмотрел на открытую дверь. Так и есть. Лидия снова сидела за пяльцами. Холодная и неприступная.
С гладкой тяжелой головой, распаханной белым пробором.
Он сжал зубы. Да Лидия ли это? Неужели же это та самая Лидочка, молоденькая секретарша сельсовета, которая в огонь и в воду готова была пойти за ним?
В тридцатом году Анания Мысонского, только что демобилизованного красноармейца, направили на коллективизацию в Р — ий район. Сельсовет ему достался дальний, глухой. Пока добирались на розвальнях, он едва не закоченел — такая лютая стужа стояла в том году. Но все равно в сельсовет влетел орлом — в длинной кавалерийской шинели, в краснозвездном шлеме.
— Ты насчет колхозов, товарищ? — встретила его в дверях черноглазая румянощекая девушка.
— Нет, насчет женитьбы, — рассмеялся Ананий (у него тогда были белые красивые зубы, и он любил смеяться).
— А кто же твоя невеста? — в свою очередь рассмеялась девушка.
— Кто? Да хоть ты. Согласна?
Девушка не отступила.
— Согласна, — сказала она и с вызовом посмотрела на него.
И ведь шутка обернулась всерьез. Через три дня они были уже мужем и женой. Вот какая была тогда Лидия.
А теперь… А теперь вот сидит перед тобой грузная, тупая баба, уткнулась носом в свои проклятые пяльцы, как лошадь в торбу с овсом, и ни черта ей не надо — хоть пожар кругом…
Он прикрыл рукой глаза. Что произошло? Как зсе это случилось? Годы берут свое? Эх, годы, годы… Да, в том, тридцатом, году и он умел не только с ходу жениться.
Ну-ко попробуй перевернуть деревню за два дня! А они перевернули. Перевернули вдвоем. Он — двадцатитрехлетиий парень, мальчишка по-теперешнему, и председатель сельсовета, малограмотный красный партизан. Перевернули. Потому что установка райкома-либо за два дня сплошную, либо партбилет на стол…