Вокруг державного престола. Батюшка царь
Шрифт:
В медвежьей охоте существуют довольно странные обряды. Например, всем участникам необходимо соблюдать при сборах особенную таинственность и тишину, иначе охота может закончиться неудачей, да и самого косолапого хозяина леса шумными сборами можно обидеть, показав неуважение.
Однако же утерпеть и совсем уж не говорить о предстоящем и увлекательнейшем событии молодым и здоровым юношам, едущим в санном обозе вслед за царем, в силу их возраста было довольно трудно. И дорогой между ними то и дело вспыхивали оживленные разговоры или рассказы, которые кому-то доводилось услышать от своего родича или знакомого. Рассказы эти периодически прерывались веселым шутливым спором и заразительным хохотом, доносящимся то из одних саней, то из других. Затем разговоры стихали, когда кто-то из спутников в суеверном испуге одергивал шутника. Тогда и остальные, переглянувшись, сконфуженно умолкали. Но потом они снова возобновлялись уже с новой силой, и свойственные молодежи пыл и азарт выплескивались наружу. Нервное возбуждение выражалось то в шутливом подталкивании плечами, то в громких и срывающихся на фальцет юношеских голосах, то в анекдотах и шутках, завершавшихся непременным выталкиванием какого-нибудь зазевавшегося товарища в сугроб из саней на ходу.
И вновь раздавался оглушительный хохот. А оказавшийся позади саней недотепа поднимался на ноги, весь красный как рак от злости, облепленный снегом. Сжав кулаки, кипя негодованием и желанием отомстить, он бросался вдогонку. Но сани в тот, же миг резво убыстряли ход и отрывались от преследователя. Оставшиеся в санях товарищи вскакивали с мест и дразнили догоняющего насмешливыми громкими криками, требуя от кучера гнать как можно быстрей, дабы выпавший на ходу товарищ их не догнал. И все эти молодые забавы сопровождались беззаботным и громким хохотом.
Медвежью берлогу обнаружил крестьянин Морозова Лаптев Иван, ходивший на белок. Он то и доложил хозяину. А тот, будучи сам страстным любителем всяких охотничьих походов, и всегда поощрявший к ним молодого царя Алексея Михайловича, стал звать его в гости. Обстоятельства складывались для Морозова в этот момент очень удачно. Предлагая царю развлечься, боярин преследовал две цели: отвлечь царя от депрессии из-за несостоявшейся женитьбы на Евфимии Федоровне Всеволжской, а заодно собирался и решить и свои личные вопросы.
Когда минувшим летом царь заявил, что хочет жениться, между боярскими группировками развернулась нешуточная борьба. Каждая группировка предлагала царю свои кандидатуры, с помощью которых им можно было бы укрепиться во власти. Из двухсот девиц выбрали шесть красивых девушек, которых и представили на смотрины царю. Тому приглянулась дочь небогатого касимовского помещика Евфимия Федоровна Всеволжская, которая была необыкновенной красавицей. Алексей влюбился в нее с первого взгляда и отправил в знак сердечной привязанности платок и кольцо. Евфимия стала царской невестой и с подобающими почестями взошла «на Верх», на половину царицы.
Однако у боярина Морозова на примете имелась своя кандидатура на звание царицы. Чтобы выдвинуть ее, он запугал сенную девушку, которая должна была одевать Евфимию на выход к царю, заставив так туго заплести косу царской невесте, что та упала в обморок перед царственным женихом. Явился придворный врач и определил у невесты падучую болезнь. Морозов же прилюдно обвинил отца невесты в сокрытии тяжелого недуга дочери. Всеволжского подвергли пыткам и сослали с семейством в Тюмень. Свадьба не состоялась, оставив в сердце царя Алексея незаживающую рану.
Зимний день выдался по-особенному свеж, румян и хорош.
Ветра почти не было. И легкий морозец, бодро пощипывающий раскрасневшиеся полные щеки царя Алексея Михайловича, доставлял тому несказанное удовольствие.
Царь Алексей Михайлович сидел, весь укутанный с головы до ног, будто в теплый кокон, в тяжелую бобровую шубу. Дорогой до его слуха долетал дружный хохот из едущих позади в санях молодых боярских детей и стольников. И всякий раз он с улыбкой и легкой завистью прислушивался к их беззаботному смеху, заряжаясь общим весельем и невольно подергивая себя за пушистый коротко стриженый ус. Самому ему уже надоело сидеть в санях неподвижно, и хотелось поскорее доехать и размять затекшие ноги. Один раз ему даже пришла в голову мысль, что будет неплохо и вовсе пересесть в сани к стольникам Федору Ртищеву и Матвееву Артамону, к которым он по-дружески благоволил. Но поразмыслив, остался сидеть один.
Сани его были запряжены в хорошую тройку крепких лошадей, ровно идущих резвой иноходью. И согревшись в своем толстом коконе-шубе, он впал в состояние сонливой расслабленности. Шум за спиной постепенно затих, он опустил голову и задремал, уткнувшись носом в высокий теплый воротник. На повороте сани неожиданно резко дернулись. Алексей встрепенулся и высунулся из-за мехового полога, огляделся по сторонам и залюбовался открывшейся взгляду, знакомой с детства картиной бескрайних русских полей, укрытых девственно белым снегом по обе стороны от убегающей лентой дороги.
Впереди и с боков от него по белому снежному полю скакали на одинаковых расстояниях друг от друга верховые стрельцы. На их крепких фигурах красовались красные, зеленые, синие кафтаны с золотым узорным шитьем, перепоясанные в талии темными кушаками с золотой бахромой и кистями, и все в одежде стрельцов было подобрано под цвет лошадиных попон. Каждый стрелец сидел на коне, будто влитой и, двигаясь в такт с животным, составлял с ним словно единое целое. Притороченные к кожаному поясу серебряные ножны и сабли красиво блестели на солнце.
При взгляде на этот нарядный строй едущих рядом с ним верховых, также как и на военных смотрах, которые он с воеводами уже принимал, Алексей Михайлович ощутил восхищение статью и выправкой своих солдат.
Российское государство, которым он правил, считалось богатейшим в Европе. Своей огромной территорией, богатствами недр, лесов, озер и рек оно ошеломляло воображение иноземных правителей и вызывало зависть. Но именно он, царь Алексей Михайлович, был главным хозяином всей этой необъятной земли со всеми ее богатствами, недрами и людьми. Чувство собственника, которое было ему уже знакомо, приятно льстило самолюбию, оно подогревало спрятанную в глубине его сердца гордыню и тщеславие. Но эти чувства не могли им полностью завладеть, так как не доставляли ему искренней душевной радости, которую он получал от прочтения богословских книг в своей библиотеке, от бесед и общения с близкими ему по духу людьми, которых он уважал и особенно почитал. И он знал этому причину. Осознание своей власти над людьми и упоение ею хотя и пробились в его душе пагубными ростками, но не могли укорениться и полностью завладеть его сердцем и помыслами. И он был уверен, что такое никогда не произойдет. Потому что, и это он тоже понимал, он был, есть и будет плоть от плоти простого народа, его крестьянского общинного бытия и прочного русского духа. Крепкой занозой сидело в нем, как и в его боярах, окружавших его престол и строивших вместе с ним российское государство, почитание родового начала, дедова рода и старшинства, как это происходило в каждой отдельно взятой патриархальной московской семье. Да, он был царь, но в тоже время он был им и отец, глава единой общинной и государственной семьи. И все люди в его государстве, будь они богатые или бедные, являлись для него будто детьми, о которых он обязательно должен был заботиться, как и подобает отцу и главе семьи. И именно поэтому знакомые с детства атрибуты царской власти и роскоши, все эти пышные почести, щедро воздавшиеся ему по праву престолонаследия, хотя и возвеличивали, подчеркивая его превосходство, и утверждали могущество и самодержавную власть, никогда не могли поработить и завладеть им полностью. К тому же за его спиной стоял патриарх, олицетворявший не менее значимую для него высшую духовную государственную власть и имевший на него влияние. И также хорошо Алексей помнил наказ своего отца царя Михаила Федоровича, который тот дал ему перед кончиной: «Живи, сын, по правде и совести и руководствуйся Божьим словом…» и который он дал зарок соблюдать.
Сцена последнего свидания с умирающим отцом вновь возникла перед его глазами так живо, как будто вчера.
Вспомнился ему тягучий липкий страх, который охватил его, когда он увидел сделавшееся чужим и спокойным уже мертвое лицо отца. Его тогда захлестнуло острое горе из-за осознания потери родного и любящего человека, бессилие от понимания, что теперь отца с ним рядом больше не будет, что он ушел навсегда. Как будто между ним и отцом упала вдруг с неба на землю с гулким стуком огромная и глухая каменная стена. Тогда, оставшись один после похорон в своих покоях, он повалился на постель и долго плакал навзрыд, понимая, что отныне одинок, ощущая страх и почти детскую беспомощность. И даже любовь и поддержка матери не могли утихомирить его боль от потери.