Вокруг державного престола. Батюшка царь
Шрифт:
Не вытерпев, он вскочил и притащил из чулана мешок. Лихорадочно покидал туда вещи в дорогу и выскочил на порог. Дождь все еще поливал, и до сумерек было далеко. Никон вернулся в келью и сел на топчан. Работать он не мог, хотя не мешало бы наколоть дров.
Наступила долгожданная ночь. Он то сидел, тупо уставившись в непроглядную тьму и не зажигая огня, то ходил из угла в угол, как маятник, с нетерпеливым волнением дожидаясь утра. Желание уйти грызло и терзало его. Если бы не дождь, он бы давно ушел.…В середине ночи усталость и сон все же сморили его.
Однако с первыми тусклыми проблесками рассвета он был уже на ногах.
За окном по-прежнему моросил мелкий дождь. Тревожно шумели над головой мокрые кроны высоких сосен. Когда он вышел на открытое пространство, ветер остервенело, с размаху бросил ему в лицо холодные дождевые струи. Внезапно ему взбрело на ум, что в тот день, когда он впервые появился в скиту, погода стояла такая же нехорошая и неприветливая. «Места наши суровые, не всякого к себе принимают…» – однажды сказал Елеазар. И Никон вдруг понял до конца смысл этой фразы. А найдя столь простое и понятное объяснение, оправдывающее его уход, приободрился духом.
Добравшись до мыса Кеньга, он первым делом зашел в чулан сбоку от часовни. Раздевшись, повесил мокрую одежду на веревку. Поел размоченных в воде сухарей и запил стоящей в кадке водой. Потом прилег на мешок с соломой. Долго лежал, вдыхая запахи сырой травы и слушая, как сердито ревет через стену беспокойное море.
На рассвете дождь перестал. Никон вышел наружу и огляделся. Серый густой туман тяжелым покрывалом лежал над водой. Он подтащил лодку к берегу и вошел в ледяную быструю воду. Сразу же онемели пальцы на ногах. Дрожа, как в лихорадке, он упрямо шел дальше. Холод поднимался все выше… и вскоре он уже не чувствовал колени, как раз в том месте, куда доходила вода.
В последний раз оглянувшись, он окинул взглядом приютившую его, почерневшую от времени часовню и видневшуюся вдалеке заброшенную солеварню. Сел в лодку, крепко привязал мешок с кресалом и хлебом к сиденью и направил её в сторону Большого Соловецкого острова.
Но не успел он проплыть и версту, как разразилась гроза. Чтобы уберечься от ветра и ливня, Никон лег ничком на дно лодки и ухватился за ее борта. Так и лежал, захлебываясь и задыхаясь от заливающей ему рот и нос воды.
В душе его, кроме безнадежности и отчаяния, ничего не осталось. Лодку швыряло сверху вниз, и мотало из стороны в сторону. Черное страшное небо разверзлось над находившимся в ней человеком. Гигантские волны грозили поглотить его и хрупкое суденышко, стремительно обрушиваясь всей толщей тяжелой ледяной воды. Казалось, что сам Господь занес над человеком в лодке свою карающую десницу и задумался – опустить ее или нет…
Очнулся он от сияющего солнечного света, бьющего прямо в глаза. Безбрежное синее небо со стайкой белых кудрявых облаков глубоким прозрачным куполом возвышалось над ним. Вокруг ничего не напоминало о пронесшейся ночью буре.
Дрожа от холода, он приподнял голову и огляделся. Легко серебрилась набегающая от порывов легкого ветра прозрачная водная гладь, чуть не похоронившая его под своей могучей толщей. На берегу слева и справа были видны взбегающие вверх пологие гранитные скалы, на которых возвышались сосны и кедры.
Никон не догадывался, что каменистый берег, к которому его прибило, был Кий-остров.
Свежий ветерок лениво шевелил волнами, донося с берега густые и пряные запахи сосен и можжевельника. Где-то вдалеке резко кричали чайки.
Прозрачный воздух весь так и плавился, дрожал в солнечных лучах. Краски окружающего мира казались ослепительными и поражали резкими переходами от контрастного ярко-синего цвета к ярко-желтому, коричневому, черному и зеленому.
Схватившись за края лодки, Никон присел и трясущимися руками стал отвязывать веревку, удерживающую мешок. Голова у него закружилась. Он перегнулся за борт и прыгнул в зеленоватую прохладную воду. Добравшись до берега, упал на песок и замер.
Полежав немного, поднялся и снова почувствовал, как темнеет в глазах. Шатаясь, медленно поплелся к валунам в отдалении. Там разделся, разложил свою мокрую одежду на нагретом солнцем большом камне и присел на нем голышом.
Перед ним повсюду до самой линии горизонта расстилалась бескрайняя водная гладь, а за спиной возвышались неровные, покрытые лишайниками и низкорослыми кустарниками, будто посеченные гигантским ножом гранитные скалы с взбегающими в небо высокими соснами.
Поразмыслив, он решил, что лучше всего будет, если он пойдет вдоль моря по берегу. Так больше вероятности рано или поздно наткнуться на поселение местных поморов или солеварню. Подождав, когда солнце и ветер высушат его одежду, он натянул её на себя и двинулся по берегу.
Сначала он шел довольно бодро, не обращая внимания на чувство голода. Слабость часто одолевала его, и он позволял себе передышку. Садился на землю и с жадностью вечного скитальца всматривался воспаленными гноящимися глазами вперед, в надежде, что если пройти ещё немного, то уж там, где-то впереди, должна обязательно появиться часовенка или деревня. Иногда, обессилев, он ложился на землю и просто смотрел на небо и плывущие облака.
Никон ни о чем не думал в такие моменты. Да и тогда, когда вставал и шел, тоже ни о чем не думал. Желание выйти к людям гнало его вперед.
Так, пройдя несколько верст по абсолютно безлюдному берегу, в сгустившихся сумерках он наконец-то позволил себе сделать привал на ночь. Заметив растущую неподалеку поляну в окружении низкорослых кустов и акаций, он подумал, что лучшего места для ночлега не найти. Развязав мешок, достал нож и пошел за валежником. Вернувшись, развел с помощью кресала костер и повесил над ним котелок с водой. Заварил отвар из листьев черники и малины, в изобилии растущей вокруг, напился душистого кипятка и, повалившись под куст, мгновенно уснул.
На следующее утро Никон передумал идти по берегу и решил углубиться в тайгу.
Вначале казалось, что идти несложно. Сосны в этих местах росли редко и не загораживали свет, а низкорослых деревьев и кустарников тоже было мало. Но постепенно лес сгущался, все чаще попадались ели, лиственницы и пихты, березы и ольха. Под ногами захлюпали спрятанные подо мхом болотца, на которых торчали осоки и густые папоротники. Всё чаще на пути появлялись препятствия: поваленные деревья и низкорослые колючие кусты, которые он старательно огибал, опасаясь пораниться. Ноги его промокли. Постоянно приходилось отмахиваться от лезущего в рот и глаза комары и мошки. Он сильно устал. Но продолжал упрямо идти вперед, надеясь продвинуться, пока не стемнеет как можно дальше.