Вокруг державного престола. Соборные люди
Шрифт:
Думское решение скрепили печатью, боярскими подписями и отправили в Посольский приказ.
От Москвы до Путивля московские послы добирались санным обозом в сопровождении сорока верховых стрельцов из посольской стражи. Когда выезжали из Москвы, там после солнечных ярких дней вновь воцарилась зима. Завьюжило. Снег сменился дождем, и небо заполнилось серыми тучами. Резкий холодный ветер прорывался сквозь неплотно задернутые щели мехового полога, прикрывавшего сани, в которых ехали Унковский и Домашнев, и обдавал заледеневшей стужей. Днем солнце хотя и светило ярко, но не грело. А на широких полях вдоль дороги, в лесу лежал нетронутый затвердевший снег.
По ночам становилось еще морозней. Часто вьюжило, и валил мокрый снег. Когда прояснялось, одинокая страшная луна бело-желтым оком ярко светила на черном беззвездном небе, изредка пропадая за набегавшими тучами.
Но чем ближе были южные граничные рубежи, тем явственней проступали приметы весны. Дорога очистилась и подсушилась ветром. Снег на полях сделался рыхлым и ноздреватым. Все дольше днем светило яркое солнце, земля прогревалась и стыдливо оголялась. По ней теперь с важным видом прыгали и ходили серые вороны и черные галки.
За Путивлем повсюду раскинулись поля, покрытые первой нежной зеленой травкой и желтым ковром из проклюнувшихся одуванчиков. Небо над головой – бездонное, чистое, ясное. Задувал свежий и теплый ветер. Все в природе дышало весной и преддверием скорой пахоты. Перезимовавшие разбойники воробьи, когда приходилось останавливаться на ночлег в какой-нибудь уютной беленькой хатке, по утрам будили оглушительным звонким чириканьем, перелетая беззаботными шумными стайками с одного куста на другое. Голуби любовно ворковали, разгуливали на аккуратных подворьях с белыми хатками и клевали вместе с домашней птицей рассыпанное просо.
На проезжавший через село богатый чужой обоз местные крестьяне поглядывали украдкой и настороженно, но все же можно заметить было на их лицах спокойное и сдержанное любопытство. Молодых казаков на улице почти не видно, а из хат, заслышав звон бубенцов, выходили поглазеть на заезжих гостей одни только женщины и старики. Ребятишки бросали свои занятия возле песчаных круч и ручьев и галдящей веселой ватагой бежали следом за санями и всадниками. Два старичка запорожца, сидящие на завалинке возле хаты, повернули в сторону проезжавших саней головы и привстали, рассматривая их обоз. Унковский с удивлением заметил, что в их брошенных на проезжавшие сани взглядах исподлобья явственно просквозило что-то насмешливое, вызывающее и горделивое.
Вообще-то он почти сразу же увидел отличие местных крестьян от московских. Оно как раз и заключалось в этом хмуром и даже презрительном достоинстве местных, которое с пеленок и младых ногтей явно было присуще казакам. Видно, что эти суровые и сдержанные на вид мужчины – и молодые, и старые привыкли к долгим степным походам, они прирожденные лихие воины и уверенно держат в руках любое оружие. Запорожцы своим независимым видом как будто подчеркивали владеющий ими горделивый диковатый дух казацкой вольницы, отличаясь тем самым от наших крестьян с их терпеливой покорностью, которая веками взращивалась отношением к ним бояр, как к безропотным холопам.
Казаки и одевались ярче и более броско, чем московские крестьяне. На молодых казачках красовались длинные расшитые по низу платья, а теплая одежда обычно была красиво вышита ярким национальным орнаментом. Их головные уборы украшали разноцветные ленты, которые очень шли их вишневым задорным глазам и симпатичным лицам. Старые казаки обычно носили кафтаны из грубого сукна, шапку или же свитку. Безбородые, но с седыми усами дедки в широких шароварах, с длинным чубами на гладко выбритых головах – особенной гордости запорожского казака (дернуть за него – значит нанести страшное оскорбление), сидели на лавках возле ворот и с молчаливым невозмутимым спокойствием, достоинством и подчеркнуто горделивым видом беседовали между собой, посасывая длинные трубки, но подходить к чужим саням не спешили. Если только окликнут или позовут.
Семен Домашнев по просьбе Унковского каждый вечер старательно записывал все события миновавшего дня. Свои записи он ему не показывал, смущенно и ревниво оберегал от начальника, даже когда тот просил почитать. И повсюду таскал их в своей сумке, считая важным дипломатическим свидетельством.
Вокруг сёл уже повсюду были распаханы пашни. Как и в Москве, местные крестьяне спешили убрать свои домашние подворья, сараи, амбары и вычистить скопившийся за зиму мусор, починить домашний инструмент и телеги, плуги, лопаты и топоры. Люди готовились к посевной, и копошились в своих огородах, садах.
Дорогой петляли, чтобы не наткнуться на конный польский разъезд, рыскающий в этих местах в поисках беглых польских крестьян. С каждой верстой на юг становилось по-летнему жарко. Унковский распахивал или снимал с себя днем парадную ферязь и бездумно сидел, подставляя свое лицо ласковым лучам солнца. Свежий теплый ветер бил ему в грудь, принося с собой запахи навоза с сельских хлевов и талой воды, скопившейся в глубоких бороздах на коричневых пашнях.
В Конотопе послов встречали выстроившиеся в стройные ряды возле главных крепостных ворот верховые казаки, державшие в руках развернутые хоругви и иконы, блистающие на солнце золотыми окладами. Когда мимо строя проехали первые сани, уже с трудом передвигавшиеся по оголившейся от снега земле, стоявшие за всадниками музыканты вскинули трубы и ударили в свои национальные тулумбасы, живо напомнившие московским послам родные барабаны.
Сани оставили у городового атамана на подворье и дальше поехали уже на нескольких каретах, любезно предоставленными местным атаманом.
Возле Чигирина послов ожидала делегация от гетмана Хмельницкого: сын гетмана Тимофей, полковник Иван Выговский и чигиринский городовой атаман Лаврин Капуста. Запорожский отряд появился внезапно впереди на дороге. Всадники, одетые в алые, коричневые с золотым шитьем жупаны, высокие меховые шапки, гарцуя, ожидали, когда кареты остановятся и выйдут посланники.
Высокий статный казак отделился от остальных и с горделивым достоинством поклонился. Это был сын Богдана Хмельницкого – Тимофей.
– Отец мой Богдан Хмельницкий, гетман войска Запорожского послал встретить тебя, царского величества дворянина, и проводить к нему, – произнес молодой казак по-юношески звонким голосом. Его выразительное благородное лицо при этом осветилось дружелюбной улыбкой.
Унковский не удержался и также тепло улыбнулся. Затем оглядел стоявших позади Тимофея казаков, и с барской покровительственностью одобрительно им кивнул.