Вокруг дуэли
Шрифт:
Дальнейшее поведение Строганова по отношению к Наталье Николаевне, холодное безразличие графа к нуждам семьи Пушкина, унижающая вдову материальная зависимость — все это, думаю, дополнительное подтверждение сказанного ранее. Даже наглость и разнузданность Отрешкова, разбазаривание им пушкинских раритетов, явная нечистоплотность в ведении дел Опеки, отмеченная очевидцами, возможны только при молчаливом безразличии, а то и поощрении самого Строганова, его негативном отношении и к Пушкину и к его вдове.
Выходит, все,
Если допустить, что встреча у Полетики произошла 22 января, как предполагал Михаил Яшин, мог ли Пушкин, оскорбленный Дантесом, ждать еще неделю?
Взрывной характер поэта, обостренное чувство чести и личного достоинства, о чем так прекрасно говорил он сам в «Моей родословной», решительно противоречат этому.
Обида, нанесенная в ноябре 1836 года анонимными письмами, была только притушена, но забытой не была.
Появилось еще одно серьезнейшее обстоятельство: если вызов в ноябре мог показаться немотивированным, авторство писем все же оставалось анонимным, то теперь, в январе, виновник нарушенной договоренности оказался конкретным лицом.
Но вернемся к Строгановым.
Логично допустить, что Г. А. Строганов, к которому Геккерн направился на званый обед, был не готов к такой неожиданной вести, как оскорбительное письмо Пушкина. Ничего он не знал и о встрече на квартире его дочери.
Давая совет драться, Строганов поступал согласно принятому в своем кругу кодексу, удивительного в этом нет.
Другое дело, как начинает действовать граф, узнав подлинные причины, неведомые еще Петербургу.
Впрочем, знал ли он то, о чем не подозревали друзья Пушкина? Могла ли Полетика поделиться с отцом?
Думаю, в сложившейся ситуации у Идалии просто не оставалось другого выхода, как признаться отцу, просить его совета. Умнее, доброжелательнее к ней и опытнее графа Строганова в ее окружении никого не было.
Опасность нависла над всем кланом графа, над репутацией его семьи, а значит, и его самого.
Опытный дипломат Строганов, мастер интриги, мгновенно оценивает произошедшее. Теперь он сам советуется со своим коллегой Геккерном. Оба заинтересованы в полной дезинформации общества. Опасность для личной репутации, моральные издержки, грозившие «дому», были очевидными.
Уяснив опасность, Строганов находит единственный выход эту опасность устранить. Нужно использовать вину Натальи Николаевны, запугать ее совершенной ошибкой, — в конце-то концов, жена Пушкина сама пошла на эту встречу с Дантесом. И по сравнению с виной Натали вина Идалии — сущий пустяк. Несомненно, похороны придется взять на себя, расходы окупятся благодарностью общества, превратят противника в друга. Главное, не жалеть средств, совершить обряд прощания с неимоверной щедростью, молчание «партии Пушкина», людей, столь ненавистных графу, даже если слух просочится в их стан, должно быть обеспечено именно этой щедростью и широтой, которые будут рассматриваться как понятное благородство родственника…
Так и произошло. Свидание у Полетики, о котором узнали и Александра Николаевна, и Вяземские, и Тургенев, и, вероятно, Дмитриев, и Загряжская, оказалось достоянием биографов Пушкина только на рубеже двадцатого века.
Строганова пугала и раздражала одна Загряжская, наиболее независимая и поэтому неуправляемая. Ее поведение, как известно, «бесило графа».
В 1887 году Арапова, задумавшая написать воспоминания о матери, решает проверить собственное детское впечатление, ей помнится рассказ воспитательницы о произошедшем перед дуэлью свидании у Полетики. Арапова пишет тетке, а получив ответ, еще двадцать лет не решается опубликовать услышанное.
Что движет ее молчанием? Растерянность? Боязнь очернить мать? Невозможность найти объяснение всему произошедшему?
Скорее, все вместе.
В 1907 году Арапова придумывает хитрый литературный ход. Она оставляет «на часах», «охранником» происходящего в квартире Полетики непредосудительного свидания с Дантесом, будущего мужа Натальи Николаевны, своего отца. Ланской должен подтвердить в истории невинность опрометчивого поступка Натали.
Вероятно, Арапова поэтому и не ссылается на письмо Густава Фризенгофа, документ особого значения.
Стоит сказать, что сообщение Араповой было легко проверено и опровергнуто, — Ланского в названные дни просто не было в Петербурге.
В 1929 году Леонид Гроссман обнаруживает в архиве Араповой рассказ Александры Николаевны Гончаровой-Фризенгоф, в записи ее мужа.
История полностью совпадает с рассказом В. Ф. Вяземской, записанным в то же время П. И. Бартеневым.
Обвинение, павшее на Наталью Николаевну, поставило под сомнение ее нравственность. Некоторые биографы испытали чувство, похожее на облегчение: взамен слухов и сплетен наконец-то появился неоспоримый факт.
Впрочем, второй не менее сильный удар по репутации Натальи Николаевны был нанесен еще через двадцать лет, в конце сороковых нашего века.
Как я упоминал, французский писатель Анри Труайя опубликовал два письма Жоржа Дантеса (из семейного архива Геккернов), датированных январем и февралем 1836 года. Именно в эти месяцы свет начинает отмечать вызывающее, едва ли не разнузданное поведение Дантеса по отношению к жене Александра Сергеевича Пушкина. Впрочем, это уже материал следующей главы…
Глава вторая
«ДЕЛО» ИДАЛИИ ПОЛЕТИКИ
В воспоминаниях артиста Художественного театра Л. М. Леонидова есть рассказ об одном из ярких впечатлений его детства.
В конце восьмидесятых годов Леонидов жил в Одессе и хорошо запомнил, как ежедневно с четырех до шести на Николаевском бульваре появлялись три странные фигуры. Это были вроде бы тени прошлого: два старика — граф Александр Григорьевич Строганов, мелкий, худенький князь Александр Васильевич Трубецкой и сестра графа Идалия Полетика. Шаг у старухи был твердым, руки она держала по-мужски, за спиной. Иногда все трое останавливались, спорили по-французски и шли дальше.