Вокруг дуэли
Шрифт:
Ашукина-Зенгер заметила, что масштаб ненависти Барятинского к Лермонтову, будто бы смертельно, на всю жизнь обиженного шуточной поэмой, не соответствует поводу. Кстати, спор Лермонтова и Барятинского у Трубецких происходит после окончания юнкерского училища (собираются уже молодые офицеры), то есть спустя минимум год после написания поэмы «Гошпиталь». В споре Барятинского с Лермонтовым чувствуется не ненависть Барятинского к однокашнику, а скорее стремление князя утвердить собственное лидерство в офицерской среде.
Нельзя ли найти ответ на причину вечной ссоры Барятинского
Приведу еще несколько цитат из книги управляющего имениями Барятинского, человека, преданного ему, Василия Антоновича Инсарского.
«Первое впечатление, произведенное на меня им (Барятинским. — C.Л.) было поразительным. <…> Когда мне случалось видеть Государя-наследника, а это было преимущественно на блистательных балах Дворянского собрания, я постоянно видел подле него великолепную личность. Молодой человек <…> беспримерно стройный, красавец собой, с голубыми глазами, роскошными белокурыми вьющимися волосами, он резко отличался от других, составляющих свиту Наследника, и обращал на себя всеобщее внимание. Манеры его отличались простотою и изяществом. Грудь его была положительно осыпана крестами».
Показательно отношение Барятинского к близким родственникам:
«Родные его боялись до такой степени, которой я даже понять никогда не мог. Сама мать… не могла входить к нему без доклада. Братья его просто боялись: так он умел их поставить».
Удивительно признание самого Барятинского:
«Когда я говорю с кем-нибудь, я всегда смотрю: не нарушает ли он расстояния, какое должно быть между нами».
Надменность князя Барятинского, его высокомерие и холодность были настолько хорошо известны и понятны, что Л. Н. Толстой, работая над рассказом «Набег», с явным беспокойством записал в собственном дневнике 30 апреля 1853 года:
«Меня сильно беспокоит то, что Барятинский узнает себя в рассказе».
Опасение было не случайным. Характер Барятинского был точно схвачен несколькими штрихами.
Конечно, «Набег» написан позднее интересующих нас событий, но в данном случае я говорю о психологической характеристике Барятинского.
«Неприятель, не дожидаясь атаки, скрывается в лес и открывает оттуда жестокий огонь. Пули летят чаще.
— Какое прекрасное зрелище, — говорит генерал, слегка подпрыгивая по-английски на своей вороной тонконогой лошадке.
— Очаровательно! — отвечает, грассируя, майор и, ударяя плетью по лошади, подъезжает к генералу. — Истинное наслаждение воевать в такой прекрасной стране, — говорит он.
— И особенно в хорошей компании, — прибавляет генерал с приятной улыбкой.
Майор наклоняется.
В это время с быстрым неприятным шипением пролетает неприятельское ядро и ударяется во что-то: сзади слышен стон раненого. Этот стон так странно поражает меня, что воинственная картина мгновенно теряет для меня всякую прелесть, но никто, кроме меня, как будто не замечает этого: майор смеется, как кажется, с большим увлечением; <…> генерал смотрит в противоположную сторону и со спокойной улыбкой что-то говорит по-французски.
— Прикажете отвечать на их выстрелы? — спрашивает, подскакивая, начальник артиллерии.
— Да, попугайте их, — небрежно говорит генерал, закуривая сигару.
Батарея выстраивается, и начинается пальба. Земля стонет от выстрелов…»
Рассказ Толстого — произведение художественное, и, как художественное, оно не обязано следовать документу. Однако о высокомерии Барятинского имеется много других свидетельств.
«Князю было тридцать три года, — писал Зиссерман, — но у него было столько врожденных способностей, что они заменяли ему и недостаток солидного образования, и недостаток опытности… Кавказские войска… имели отличную способность весьма метко определять качество новичков из начальства, указывать все притворное, напускное, подвергая их осуждению, насмешкам: почти никто из новых, приезжих „из России“ не избег такой критики. Не избег ее и князь Барятинский, как только стал относиться к офицерам с холодно-надменной педантичностью, применяя разные строгости и взыскания в не особенно важных случаях».
Итак, даже у биографов, содержащихся на средства Барятинского (таким был Зиссерман), призванных славить его, постоянно прорывается оценка Барятинского как педанта, высокомерного человека, не очень глубоко образованного. Будучи крайне честолюбивым, Барятинский держал трубадуров, которые распространяли вести о его исключительности.
Но существовала и другая литература. Автор обширного очерка о Барятинском был человек уникальный — отпрыск древнейшего дворянского рода князь Петр Владимирович Долгоруков.
Талантливые статьи-фельетоны Долгорукова, опубликованные им в эмигрантских газетах «Листок» и «Будущность», разили наповал тех, против кого Долгоруков направлял свое язвительное перо.
Наверное, не стоит забывать о характере Долгорукова, — раздражительный, иногда злобный в полемике, склонный к литературным перехлестам, князь терял объективность, что заставляет критически поглядеть на некоторые его оценки. Однако истина в его памфлетах была. Герцен высоко ценил литературный дар «князя-революционера».
Вот как писал о Барятинском Долгоруков:
«Князь Барятинский родился в 1814 году и лишился отца в отроческом возрасте. Воспитание он получил самое поверхностное: его выучили говорить по-французски и танцевать; мать его, женщина ума весьма ограниченного, гордая и чрезвычайно самолюбивая, обращала все свое внимание лишь на сохранение связей и значения при дворе, стараясь сблизиться с влиятельными лицами: одним словом, была истинная петербургская барыня. Под влиянием этих понятий князь Александр Иванович вырос и поступил в 1831 году в юнкерскую школу, где учился более чем плохо и за невыдержанием экзамена выпущен был… не в гвардию, а в лейб-кирасирский полк, в Гатчине стоящий».
Дальше Долгоруков рассказывает о поездке Барятинского на Кавказ, о его ранении, благодаря которому «мать сумела устроить ему перевод тем же чином в лейб-гусарский полк», а затем «выхлопотала ему назначение в адъютанты к цесаревичу». Другим адъютантом оказался граф Александр Адлерберг, — мнение его о Лермонтове я цитировал.
«Будем продолжать наш рассказ, — не торопится Долгоруков, — о князе Александре Ивановиче Барятинском, этом человеке, являющем разительный пример, какую блистательную карьеру может совершить в России бездарный пустозвон, сочетающий в себе хитрость и ловкость с безграничной самонадеянностью…