Вокруг красной лампы

Дойл Артур Конан

– Что толку? Законопроект не пройдет через комитет, даже если пройдет большинством голосов в палате. Я видел...

– Пациентка к операции готова, сэр, - сказала сестра.

– Я видел Макдональда. Поговорим потом.

Он вернулся к больной, которая, раскрыв рот, тяжело дышала.

– Я намереваюсь, - сказал он, проводя рукой по опухоли и как бы даже лаская ее, - сделать один разрез над верхней границей опухоли, а второй под нижней; оба разреза будут сделаны под прямым утлом и дойдут, так сказать, до дна опухоли. Будьте любезны, средний скальпель, мистер Джонсон.

Новичок,

сидевший с широко раскрытыми от ужаса глазами, увидел, как хирург взял длинный сверкающий нож, макнул его в жестяной тазик и перехватил пальцами за середину, как, наверное, художник берет кисть. Затем он увидел, как хирург оттянул левой рукой кожу на опухоли. Но тут его нервы, которые за день не раз подвергались испытаниям, окончательно сдали. Голова закружилась, и он почувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Он решил не смотреть на больную. Заткнул уши большими пальцами, чтобы не слышать крика, и уставился в деревянную полочку, приделанную к спинке передней скамьи. Он знал, что достаточно одного взгляда, одного вскрика - и он лишится остатков самообладания. Он попытался думать о крикете, о зеленых полях и воде, подернутой рябью, о сестрах, оставшихся дома... о чем угодно, только не о том, что происходило в двух шагах.

И все же какие-то звуки долетали до него, и он невольно возвращался мыслями к страшной опухоли. Он слышал, а может, ему казалось, что он слышит, протяжное шипенье карболового аппарата. Затем ему почудилось движение среди сестер. В уши врывались стоны, потом какой-то другой звук, как будто что-то текло. Воображение рисовало каждую фазу операции - одну картину кошмарней другой. Нервы его напряглись до крайности, он весь дрожал. С каждой минутой голова кружилась сильнее, стало болеть сердце. Вдруг он со стоном качнулся вперед, сильно ударился лбом об узкую деревянную полочку и потерял сознание.

Когда он пришел в себя, аудитория была уже пуста, а он лежал на скамье с расстегнутым воротом. Третьекурсник водил мокрой губкой по его лицу, и на это зрелище глазели два ухмыляющихся студента, помогавших при операции.

– Ладно, - сказал новичок, садясь и протирая глаза.
– Простите, что свалял дурака.

– Это я виноват...
– сказал его товарищ.
– Но из-за чего, черт побери, вы хлопнулись в обморок?

– Не выдержал. Операция доконала.

– Какая операция?

– Ну, та самая... рак.

Наступила тишина, потом все три студента расхохотались.

– Вот чудак!
– воскликнул третьекурсник.
– Ведь никакой операции не было. Врачи нашли, что больная плохо переносит хлороформ, и операцию отменили. Вместо того Арчер прочитал нам одну из своих блестящих лекций. И вы хлопнулись в обморок, как раз когда он рассказывал свой любимый анекдот.

Ветеран 1815 года

Было пасмурное октябрьское утро, и тяжелые тучи низко стлались над крышами домов Вульвича. Внизу, на длинных улицах, застроенных кирпичными зданиями, все было мрачно, грязно и неприветливо. От высоких строений арсенала доносился глухой шум от жужжания бесчисленных колес, грохота падающих тяжестей и прочих проявлений человеческого труда. За арсеналом закопченные дымом убогие жилища рабочих расходились лучами в постепенно уходившей перспективе суживающейся дороги и исчезающих стен.

Улицы были почти пусты, так как громадное чудовище, вечно извергающее из своей пасти клубы дыма и дававшее работу всему мужскому населению города, ежедневно с рассветом поглощало в своих стенах рабочих, чтобы вечером опять извергнуть их на улицу усталыми и измученными дневным трудом. Кое-где на крыльцах домов виднелись здоровенные женщины с руками, загрубелыми от работы, в грязных передниках, занимавшиеся утренней уборкой и обменивавшиеся через дорогу громкими приветствиями друг с другом. Около одной из них, с жаром что-то говорившей, собрался небольшой кружок приятельниц, по временам сочувственно хихикавших в ответ на ее слова.

– Он достаточно стар, чтобы знать, что делать!
– сказала она в ответ на восклицание одной из своих приятельниц.
– Но сколько же ему лет на самом деле? Сколько я ни ломала над этим голову, мне никогда не удавалось добиться толку.

– Ну, это не так уж трудно рассчитать, - сказала бледнолицая, голубоглазая женщина с резкими чертами лица.
– Он участвовал в битве при Ватерлоо, в доказательство чего у него есть медаль и пенсия.

– Это было в незапамятные времена, - заметила третья.
– Меня тогда еще не было и на свете.

– Это было пятнадцать лет спустя, считая от начала столетия, - сказала одна из женщин помоложе, стоявшая прислонившись к стене, с улыбкой, выражавшей сознание своей большей осведомленности.
– Это сказал мне мой Билл в прошлую субботу, когда я говорила с ним о старом дяде Брюстере.

– Если предположить, что он сказал правду, миссис Симпсон, - то сколько же лет прошло с тех пор?

– Теперь восемьдесят первый год, - сказала, считая по пальцам, женщина, вокруг которой собрался кружок, - а тогда был пятнадцатый. Десять, да десять, да десять, да десять, да десять, - но выходит всего только шестьдесят шесть лет, так что в конце концов он не так уж стар.

– Но ведь он не был же новорожденным малюткой, участвуя в битве, сказала молодая женщина, рассмеявшись.
– Если допустить, что ему было в то время всего только двенадцать, то и тогда ему никак не меньше семидесяти восьми лет.

– Да, ему никак не меньше восьмидесяти лет, - сказало несколько голосов.

– Мне уже это надоело, - мрачно сказала высокая женщина.
– Если его племянница, или внучатая племянница, или кем там еще она ему приходится, не придет сегодня, я уйду; пусть он ищет себе кого-нибудь другого. Свои дела прежде всего - таков мой взгляд.

– Так он неспокойного нрава, миссис Симпсон?
– спросила самая молодая из присутствовавших женщин.

– Вот послушайте, - ответила та, протянув руку и повернув голову по направлению к открытой двери. С верхнего этажа послышались чьи-то неровные шаги и сильный стук палкой об пол.

– Это он ходит взад и вперед по комнате, дозором, как он говорит. Целую половину ночи он занимается этой игрой, глупый старикашка. Сегодня в шесть часов утра он постучал палкой ко мне в дверь. "Выходи на смену!" - закричал он, и еще что-то совсем непонятное. Кроме того, ночью он постоянно кашляет, встает с кровати и отхаркивается, так что ни на минуту невозможно заснуть. Слушайте!