Вокруг красной лампы
Шрифт:
– Я служу восемь лет, сэр, - сказал сержант.
– Мое имя Макдональд, сержант Макдональд 4-й батареи южного артиллерийского дивизиона. Я послан к вам в качестве депутата от своих товарищей по артиллерийским казармам, чтобы сказать вам, что мы гордимся тем, что вы живете в нашем городе, сэр.
Старый Брюстер засмеялся и стал потирать свои костлявые руки.
– То же самое сказал и регент, - воскликнул он.
– "Полк гордится вами", - сказал он. "А я горжусь полком", - ответил я. "Превосходный ответ", - сказал
– Нижние чины сочтут за честь видеть вас, сэр, - сказал сержант Макдональд.
– И если вас не пугает расстояние, для вас всегда найдутся в наших казармах трубка табаку и стакан грога.
Старик расхохотался и затем раскашлялся.
– Рады видеть меня, говорите вы? Канальи!
– сказал он.
– Ладно, ладно, когда будет опять тепло на дворе, я, может быть, и загляну к вам. Весьма возможно, что загляну. Вы нынче стали слишком важны для казенного обеда, а? Завели себе столовые, как офицеры. До чего еще дойдет свет!
– Вы служили в линейном полку, сэр, не правда ли?
– почтительно спросил сержант.
– В линейном полку?!
– презрительно воскликнул старик.
– Никогда в жизни не носил кивера. Я гвардеец, да. Я служил в третьем гвардейском полку, том самом, который теперь называют шотландской гвардией. Господи! Они все уже умерли, все до одного, начиная с полковника Бинга и кончая последним мальчиком-барабанщиком, и вот остался только я. Я здесь, тогда как должен бы быть там. Но это не моя вина!
– Всем нам придется быть там, - ответил сержант.
– Не хотите ли попробовать моего табаку, сэр?
– прибавил он, протягивая старику кисет из тюленьей кожи.
Старый Брюстер вытащил из своего кармана почерневшую глиняную трубку и начал набивать ее табаком сержанта. Как вдруг трубка выскользнула у него из рук и, упав на пол, разбилась вдребезги. Его губы задрожали, нос сморщился, и старик разразился продолжительными беспомощными рыданиями.
– Я разбил свою трубку, - жалобно воскликнул он.
– Перестаньте, дядя, перестаньте, - говорила Нора, наклоняясь над ним и гладя его по волосам точно маленького ребенка.
– Это пустяки. Мы достанем другую трубку.
– Успокойтесь, сэр, - сказал сержант.
– Не сделаете ли вы мне честь принять от меня вот эту деревянную трубку с янтарным мундштуком. Я буду очень рад, если вы возьмете ее.
– Черт возьми!
– воскликнул старик, улыбаясь сквозь слезы.
– Это превосходная трубка. Посмотрите на мою новую трубку, Нора. Бьюсь об заклад, что у Джорджа никогда не было такой трубки. Вы принесли сюда свою винтовку, сержант?
– Да, сэр, я зашел к вам, возвращаясь со стрельбы.
– Дайте мне подержать ее. Господи! Когда держишь в руках ружье, чувствуешь себя так, точно опять стал молодым. Ах, черт возьми, я сломал ваше ружье пополам.
– Это ничего, сэр, - воскликнул артиллерист со смехом.
– Вы нажали на рычаг и открыли казенную часть ружья. Вы знаете, конечно, что мы заряжаем их оттуда.
– Заряжаете его не с того конца! Удивительно! И без шомпола! Я слышал об этом, но раньше не верил этому. Ах, им не сравниться со старыми ружьями! Когда дойдет до дела, - вспомните мои слова, - вернутся опять к старым ружьям.
– Клянусь вам, сэр, - горячо воскликнул сержант, - перемены не помешали бы в Южной Африке! В сегодняшней утренней газете я прочел, что правительство уступило этим бурам. Между солдатами идут горячие разговоры по этому поводу.
– Эх, эх, - ворчал старый Брюстер.
– Черт побери! Этого не могло бы быть при герцоге. Герцог сказал бы свое мнение об этом.
– Да, он сделал бы это, сэр, - воскликнул сержант.
– Пошли нам Бог побольше таких, как он. Но я засиделся у вас. Я зайду к вам опять и, если вы позволите, приведу с собой товарищей, так как каждый из них почтет для себя за честь поговорить с вами.
Итак, поклонившись еще раз ветерану и улыбнувшись Норе, толстый артиллерист ушел, оставив за собой воспоминание о своем голубом мундире и желтом галуне. Но едва прошло несколько дней, как он вернулся опять; мало-помалу он сделался постоянным посетителем Арсенального проспекта. Он приводил с собой других, и скоро на паломничество к дяде Брюстеру во всем гарнизоне установился взгляд как на своего рода долг каждого солдата. Артиллеристы и саперы, пехотинцы и драгуны входили, кланяясь, в маленькую гостиную, гремя саблями и звеня шпорами, тяжело ступая своими длинными ногами по грубому мохнатому ковру и вытаскивая из кармана сверток курительного или нюхательного табаку, который они приносили как знак своего уважения.
Была страшно холодная зима, и снег лежал на земле шесть недель подряд, так что Норе стоило большого труда поддерживать жизнь в этом изможденном теле. Были дни, когда старик впадал в слабоумие, и тогда он не говорил ни слова, и только в часы, когда он привык получать пищу, заявлял о своем голоде нечленораздельным криком. Но когда опять наступила теплая погода, и зеленые почки стали лопаться на деревьях, кровь оттаяла в его жилах, и он стал далее садиться на крылечке и греться под яркими солнечными лучами.
– Это укрепляет меня, - сказал он однажды утром, греясь на майском солнце.
– Только трудно отгонять мух. Они становятся назойливыми в такую погоду и жестоко кусают меня.
– Я буду отгонять их от вас, дядя, - сказала Нора.
– Э, что за чудесная погода! Этот солнечный свет заставляет меня думать о небесном сиянии. Почитайте мне библию, моя милая. Я нахожу, что это удивительно успокаивает.
– Что вам прочесть из нее, дядя?
– Прочтите мне про войны.
– Про войны?