Вокруг крючка
Шрифт:
— Кор-ренным по импор-рту! — горько выдавил потерпевший и недружелюбно покосился себе под ноги: Максимыч явно не разделял общего праздничного настроения.
Меж тем сенсация неведомым образом быстро распространилась по водохранилищу. Лодки подчаливали к нам одна за другой, и каждый спешил возможно обстоятельнее удовлетворить свою законную любознательность. Максимыч, в силу характера не расположенный к излишней болтливости, вскоре же ослабел от многочисленных интервью, и нам пришлось подменить его, что мы и сделали не без известной доли удовольствия:
— Нет, не утонул — вот он сидит… Да, поймали — вот посмотрите!.. Думаем, что килограммов девять… Да распорола
Весть о чрезвычайном происшествии достигла материка много раньше, чем мы приблизились к пристани. Еще издали стал заметен оживленный человеческий косячок, среди которого алела фуражка Якова Ивановича, начальника станции. Опознали с борта и еще кое-кого из станционных работников в обильном окружении местных мальчишек. Но появление администрации в необычном месте не взволновало Максимыча. И только когда его рассеянный взгляд наткнулся на низенькую старушку, стоявшую несколько в стороне с узлом, в котором угадывалось что-то очень похожее на валенки, искры замешательства вспыхнули под знаменитыми окулярами нашего друга.
Тем временем в нестройном гуле голосов, доносившихся с берега, все чаще пробивался вибрирующий тенорок Якова Ивановича. Начальник был сухощав, невелик ростом, рыж, точно полтавский подсолнух, имел хищный мое и налитые кровью кроличьи глазки. Что касается характера Якова Ивановича, то по въедливости он мало уступал действию жидкости от мозолей. При всем этом он был очень хлопотлив, внимателен к посетителям и заботился о подчиненных, глубоко вникая в подробности их имущественного и морального состояния.
— Давай-ка подъезжай, покоритель океанов! — с крутого разворота начал Яков Иванович. — Синбад-Мореход! Летучий голландец! Жерлица! Если хочешь знать, лучше бы мне в эту зарплату начет сделали, чем такое переживать!.. Замминистра по селекту звонит: «Где юбиляр?» Представитель из Цека союза второй час на станции дожидается: «Где юбиляр?» С окружной дороги почетные старики приехали, костылями стучат: «Где Максимыч?» А я что отвечать должен? Это у тебя, Васильевна, семейной бдительности мало! — затряс он вдруг красным, точно морковь, пальцем в сторону старушки с узлом. — Ты не уберегла! День нынче какой, а ты его на веру в парикмахерскую отпустила. Будто не знаешь, что клуб там у них! Все туда ползут… Все! Точно опарыши на муку… Там его и сагитировали. А того не поймут, что он не человек сегодня!.. Он же сегодня лицо! Он трудовая реликвия, если ты хочешь знать! Только подумать — сорок лет на одной станции отгрохал, а сам жерлицу проверять сбежал. На, гляди! — вытащил он из кармана свернутый газетный лист. — Вот она, сегодняшняя! А портрет чей? Чей, я спрашиваю, портрет, бредень? А если бы ты нынче всерьез пузыри пустил?
— Дяденька! — раздался из толпы чей-то юный плачущий голос. — Отцепись ради бога! Ему и без тебя тошно! Лодка у него потонула, «Берточка»!
— «Берточка»! — взвился Яков Иваныч. — Ты мне лучше про эту жабу и не поминай!
По мере этого бурного монолога оттенки чувств, самых разнообразных, заходили по лицу юбиляра, точно кучевые облака в период усиления циклонической деятельности. К сожалению, речь Якова Ивановича была прервана неожиданным возгласом. На большой белой шлюпке к нам приближались два незнакомца, судя по внешнему виду — водники.
— Эй, на берегу! — кричал один из них пополнее и, надо думать, постарше чином, в фуражке, инкрустированной роскошной золотой «капустой». — Это не вашей ли лодке щука бок прогрызла? А то подобрали мы какую-то. На мели рядом с белым бакеном… Ничего лодчонка. Подходящая! Если к ней еще килограммов шесть заплат добавить, она вполне до следующего выходного проскрипит. Ну-ка, Вася, покажи!
Вася, лохматый, заспанный, с носом, как у розового пеликана, нагнулся и натужно потащил на себя что-то, очень смахивающее на плохо выделанную коровью шкуру. Даже нос его от напряжения несколько сместился вбок.
— Ваша, что ли? — спросил он хрипло.
Все сомнения отпадали. Это была «Берточка» собственной персоной.
— Нет! — завладев инициативой, рявкнул Максимыч, и концы его губ не спеша поползли к ушам. — Это не наша! Не наша, пр-ровались она в тар-р-тар-ра-р-ры!
Двадцать два Несчастья
Некоторые называли его Епиходовым, по фамилии бессмертного персонажа «Вишневого сада», другие — Двадцать Два Несчастья, третьи совсем коротко — Двадцать Два.
Следует оговориться: преследовавшие его неудачи касались единственной стороны жизни нашего героя. Во всем остальном она была заполнена благодарной творческой работой и множеством других дел, больших и малых, которые осмысливают и красят существование каждого. И семья у него была дружная, веселая. И со здоровьем было не так уж плохо. Чего бы еще надо человеку? Но, оказалось, надо! На пятом десятке вмешалась страсть к рыбной ловле, прилипчивая, неотвязная. Все дни досуга он стал отдавать новому занятию. Но именно здесь и был корень всех бед. Дело в том, что с рыбалкой ему чертовски «не везло».
Из описаний его неудач рождались бродячие рыбацкие анекдоты. Узнавая раньше всех о счастливом месте, он, как правило, попадал туда позже всех, когда уже заканчивался непостижимый рыбий «жор»; если его кусал комар, то обязательно под глазом, где быстро, как на дрожжах, вздувалась обидная шишка; он приезжал домой с перевязанными пальцами: зубастые щуки сторицей платили ему за доставленные неприятности; летом он падал в воду с самой устойчивой лодки; осенью прорезал жесткой осокой резиновые сапоги, отчего часто страдал флюсами; а зимой, шествуя в самом конце многолюдной рыбацкой компании, ухитрялся проваливаться под лед.