Вокруг Света 1993 №01
Шрифт:
Так как ездовых собак ульчи давно не держали, предпочитая ездить на мотоциклах, «тойотах» и снегоходах «Буран», то вместо состязаний собачьих упряжек праздник медведя начался с осмотра этнографического музея. В лучших традициях прежних времен к празднику сдали в срок новостройку: не просто дом, а целую усадьбу. За воротами с глухим тесовым забором размещался и двухэтажный музей с резным крыльцом, и ульчский амбар, напоминавший избу на курьих ножках, гостевой дом с печью и нарами для людей и собак, сруб для медведя, в котором он должен был бы зимовать, арача, где на цепях должны были поднять медведя, бревно на столбах, по которому будут стучать женщины, и сруб, где будут храниться кости медведя.
Когда я вышел из машины, у
Музей мог поразить воображение не только этнографа. Ульчские бабушки принесли сюда старинные одеяния, женщины помоложе — изготовленные ныне.. На стенах висели разноцветные ковры-куваманы, мужские костюмы из рыбьей кожи, на полках стояли туеса, корзинки из бересты, плетенья из прутьев ивы, работы резчиков по дереву. В селе была создана мастерская «Пахчи», и ее мастера взялись за изготовление резных деревянных блюд, шкатулок и памятных деревянных ложек — нихэре.
На черенках этих ложек изображались медведи, а в пиктографической записи рассказывалось все, что с ними произошло. Эти ложки хранились в специальных амбарах, и, взявши одну, можно было, к примеру, узнать, где и когда была найдена берлога, сколько было в ней медвежат. А другие ложки рассказывали, куда отправился в конце концов медведь, сидевший на цепи. Немало в этом музее было собрано медведей-идолов, вырубленных топором или вырезанных ножом и тщательно отполированных, — их держали в каждом доме, им поклонялись, у них просили защиты от болезней. Нетрудно было догадаться, что медведь, как в прежние времена, остается для ульчей почитаемым, тотемным зверем.
Вечером в сельском клубе был концерт самодеятельных этнографических ансамблей, но пробиться туда не каждому удалось, а с утра народ снова повалил к музею. На этот раз перед входом стоял лейтенант милиции с боевым карабином. На территорию музея вход был разрешен только съемочной группе из Владивостока, которая якобы закупила право на съемку, собираясь фильм продать за границу. О, до чего же довели нас доллары! Всей остальной прессе, в том числе и телеоператорам из столицы края — Хабаровска, предлагалось наблюдать и снимать происходящее только из-за забора.
Милиционер не пропустил даже этнографа, пригрозив ему карабином, хотя, как выяснилось впоследствии, устроители праздника только к этнографу и могли обращаться за советом. Ульчские старики, хранившие воспоминания о том, как вести праздник, отказались прийти на проводы медведя. Держа зверя в металлической клетке, не выпуская, его лишь мучили, так сказали они. И убивать его незачем. Что расскажет он о нас дуэнтэни, качали головами старики. Но празднество продолжалось.
Медведя выдернули из клетки машиной. С вечера, чтобы укрепить на ошейнике цепь, ему ввели шприцем сильную дозу снотворного, но и теперь боялись. Трое вооруженных людей, среди них и милиционер с карабином, не спускали с медведя глаз, готовые отбить любую атаку зверя. И видеть это, честно признаться, было горько и смешно.
Перед мишкой поставили блюдо с рыбой, но, вырвавшись на свободу, он ошалел от воздуха. Какая тут рыба, он ударил по блюду лапой так, что, как потом узнали, сломал коготь. Он попытался скинуть, разорвать цепь, но одиннадцать человек спереди, семь сзади взвалили цепь на плечи и повели медведя на Амур к проруби.
«Через сто мест ступай, грязь смой,— говорилось при этом в старину,— через сорок сажен прыгай, пятьдесят раз
Уйма народу собралась на берегу, когда медведя обводили вокруг проруби. Поземка залепляла глаза, но зверю все было в радость, а люди торопились вернуться к дому, и лейтенант беспрестанно кричал и грозил карабином: «Близко не подходи!»
Старушка ульчи, стоявшая рядом со мной, когда медведя повели за ограду и вся масса людей повисла на заборе, скорбно покачала головой: «Что с людьми сделалось? Ведь раньше-то вера была, а сейчас рвутся посмотреть, как медведя убивать будут».
Толпа не выдержала. Сначала пацаны, а затем и взрослые полезли через забор, не слушая милиционера. Окружили медведя со всех сторон. «Тррэк, трэк...» Вот и перестали отбивать ритм, утихло пение. В старину бы к медведю должен был подойти старейшина, сесть перед ним и сказать, что «посылает его к сородичам в горы, просит его не сердиться. Если он настоящий медведь, то он еще возвратится». Гена Ангин махнул рукой, Альберт выпустил стрелу, но раньше ее в медведя вонзились три пули. Обернувшись, я увидел, как, хищно пригнувшись, лейтенант с удовлетворением выбрасывает стреляную гильзу из затвора. Его волнения кончились, обошлось без эксцессов, медведь никого, слава богу, не съел.
Не сразу, оглушенные выстрелами, запричитали выряженные плакальщицы, но у нескольких молоденьких девчат я увидел и настоящие слезы на глазах.
С медведя сняли цепь, уложили на ветки. Развели, как и подобает, костерок, условно угостились, а потом принялись за разделку. Почему-то ко мне подбежал милиционер и сказал просительно, будто ему стыдно было за все происшедшее: «Не надо снимать».
Хотя вокруг множество людей с упоением щелкали фотоаппаратами, снимали видеокамерами. Потом в гостевом доме было устроено угощение, вечером опять дали в клубе концерт, и гости наутро стали разъезжаться.
По традиции мясо медведя должны были бы с удовольствием съесть, чтобы очистились кости, но вряд ли хотелось кому-то есть мясо этого медведя. Этнограф слышал, как ульчи уговаривали друг друга взять мясо, чтобы накормить собак. Но все отказывались, вспоминая, как нашприцевали медведя снотворным. Говорили, а вдруг и собаки умрут? Так и захоронили кости медведя вместе с мясом, а череп решили попозже укрепить в лесу на березе.
Уезжая, я спросил председателя сельсовета, повторят ли когда еще «байумба хупи». «И думать забудьте,— отвечал председатель.— Столько напереживался с этим праздником, столько натерпелся, ночей не спал. Ведь не хотели убивать медведя, а что с ним было делать? Выпустить на волю нельзя: останется при селе да кого-нибудь сожрет. Пример уже был. В зоопарки обращался, просил взять. Не берут, говорят, своих медведей кормить нечем. Вот и пришлось стрелять. А поверьте, и сам горючими слезами плакал.
Зато, — помолчав, признался председатель,— теперь у нас отличный этнографический музей есть. Лет пятнадцать мы деньги на его строительство просили. Не давали. А когда объявили, что праздник медведя возрождаем, отовсюду помощь пошла. Так что не зря, выходит, зверя погубили. Зимой в залах музея будут работать резчики «Пахчи». Хорошего помещения у них до сих пор не было. А летом, когда пойдут по Амуру суда с туристами, выставим экспозицию. Ложки нихэре любят японцы покупать, долларами платят, глядишь, хороший доход наши ульчи будут иметь. А тем, кто захочет побольше об их обычаях узнать, будем фильм о «байумба хупи» показывать. Ведь мы с киношниками, как думаете, договорились? Чтобы они — нам обязательно копию фильма прислали. Ловко придумано, а?» Как было не порадоваться вместе с председателем: ловко. А если японцы и в самом деле будут долларами платить, то вроде и совсем неплохо. Но главное, что медведей в Булаве не будут больше ловить, растить и отсылать к дуэнтэни. Уж если нет у ульчей в это веры, то и в самом деле — зачем?