Вокзал Виктория
Шрифт:
Они лежали рядом и не знали, что сказать друг другу. Вика не знала потому, что не было у нее сейчас потребности в словах, а Влад… А не хотелось ей разбираться в его состоянии! Вдруг показалось, что разбираться в этом сейчас все равно что подглядывать за ним.
Влад протянул руку, провел ладонью по Викиному плечу.
– Красивая, – сказал он.
– Кто?
– Тут кроме тебя никого нету.
– Я подумала, ты про кожу мою говоришь, может.
– Я же не девочка, кожу оценивать или там ресницы, – усмехнулся он. И без паузы поинтересовался: – У тебя мужа
– А для тебя это имеет значение? – вместо ответа спросила Вика.
– Вообще-то да. Если муж есть, то мне как-то… Неприятно или, может, неловко – не знаю.
– Мужа нет.
– Одна живешь или с родителями?
– Родителей тоже нет.
«Сейчас про детей спросит», – подумала она.
Ей не хотелось рассказывать ему о Витьке. То есть не о Витьке даже, а о том, где он сейчас находится. Объяснить такому человеку, как Влад, почему она отдала ребенка в Оксфорд, казалось невозможной задачей. Да и просто не хотелось это ему объяснять. Мгновенная сердечная близость, которая непонятным образом возникла сразу после близости физической, исчезла так же мгновенно, как появилась.
К счастью, про детей Влад спрашивать не стал. Его заинтересовало другое.
– А почему родителей нет? – спросил он.
– Я детдомовская.
– Ого!
– А что ты так восхищаешься? Моей заслуги в этом нет.
– Да я не восхищаюсь. – Он слегка смутился. – Просто… Я с детдомовскими только на тренировках общался, в спортшколе еще. А так – никогда.
Он провел рукой над Викой, словно показывая, что означает «так». Вика улыбнулась.
– Ну и как? – спросила она. – Сильно от нормальных женщин отличаюсь?
Она спросила без всякой насмешки и тем более без обиды. К тому, что к детдомовским относятся как к особому человеческому виду, Вика привыкла с детства и даже тогда не обижалась на это. Они действительно другие, глупо отрицать очевидное.
Но Влад ответил неожиданно.
– Сильно, – кивнул он. – У меня такой женщины, как ты, никогда не было.
– Ой, не ври! – поморщилась Вика.
Только полная дура могла не понимать, что в жизни этого Финиста Ясна Сокола женщины встречались разнообразные, в том числе и «такие», как Вика, какой бы смысл он ни вкладывал в это слово.
– Не вру, – сказал он. – Ты и сдержанная какая-то, непонятно почему, и раскованная очень. Я про это.
В его объяснении была простота – не та, которая хуже воровства, а та естественная, которую Вика почувствовала в нем сразу и отмечала потом во всем, что он говорил и делал.
А сейчас она чувствовала: он хочет расспросить ее о том, что для него ново, и колеблется, можно ли это сделать.
– Спроси что хочешь, – сказала Вика. – Никаких страданий ты мне этим не доставишь.
Позади остались такие страдания. Да и вообще, с тех пор как Вика узнала жизнь других, не детдомовских людей, трудности собственного детства перестали ей казаться чрезмерными. В самых обыкновенных, с виду вполне благополучных семьях мог царить такой ад, по сравнению с которым детдомовская жизнь выглядела если не счастливой, то по крайней мере объяснимо несчастливой.
«Что-то меня
– А родители твои, они… Ну, они есть вообще? – спросил Влад.
Вопрос был естественный и ожидаемый. Почти у всех, кого Вике пришлось встретить в своей детдомовской жизни, родители были. То есть не абстрактно были, в том смысле, что когда-то произвели на свет детей, а существовали в реальности и жили обычно где-нибудь неподалеку. Бывало, что приезжали в детдом и привозили конфеты. Бывало, что не приезжали. Наблюдая за этим со стороны, Вика считала, что второе лучше, чем первое. Зачем ездить, если через час после встречи ты уже только и можешь, что бормотать: «Сынок, сбегай за бутылкой… попроси, чтоб дали, скажи, мамке плохо, не хватило»? Глядя на все это, она радовалась, что к ней никто не приезжает и не приедет никогда.
– Их нет, – сказала Вика.
– И не было? – помолчав, спросил Влад.
Она поняла, что он имеет в виду.
– Были, – ответила она. – Они как раз были нормальные люди, что редкость. То есть отец был подлец, но обыкновенный подлец, не клинический. Сделал ребенка в рабочем бараке, потом – «я не хотел, твои проблемы» – и уехал. Приятного мало, но не он первый, не он последний.
– А куда уехал? – снова спросил Влад.
Вот странно – ему-то что за дело? Вике и самой никакого дела до тех времен, покрытых мраком, давно уже нет.
– Не знаю, – ответила она. – Видимо, на очередную комсомольскую стройку. В документах моих отец не отражен.
– А мать?
– А мать что должна была делать? Она сама детдомовская. Ну да, да! – поймав удивленный его взгляд, сказала Вика. – Я потомственная. Мать меня в Дом ребенка отдала. Не в бараке же было выращивать. Отказ не оформила – забрать когда-нибудь собиралась, может. Но тут авария на ГЭС, жертвы… Ну и она тоже – жертва. Все в Каме остались, но в парке сих пор монумент стоит – героическим первостроителям и все такое.
– Непростая у тебя биография… – проговорил Влад.
– Простых вообще не бывает, – пожала плечами Вика.
– У детдомовских?
– Ни у кого.
– Почему? – не понял он. – У меня самая что ни на есть обыкновенная. Родился, в школе отучился, армию отслужил, Институт физкультуры окончил. Что особенного?
Ответить на этот вопрос Вика не могла. То есть она, может, и попыталась бы, но он, вот именно он, ее ответа все равно бы не понял.
«Гений чистой… не красоты, а простоты, – улыбнулась она внутри себя. – Не глупости, нет. Именно простоты в самом чистом ее выражении».
– Я думал, таких, как ты, сразу удочеряют, – не дождавшись ответа, сказал Влад. – По телевизору говорят, что так.
– По телевизору много чего говорят, – заметила Вика. – Всему верить?
Ей не хотелось рассказывать ему о том, как ее удочерили и вернули. Не то чтобы хотелось это скрыть… Скорее, не хотелось проводить параллель между ним и первым, давно забытым мужчиной, который о том же расспрашивал когда-то. Не любила она таких повторов: в них была ей очевидна уже не банальность даже, а просто житейская пошлость.